Святой дракон и Джордж. Никто, кроме человека - Гордон Диксон

— Именно так, — хладнокровно сказал Брейт, глядя на О’Рурка сверху вниз. — Как только Рун войдет… Думаешь напасть на меня? Даже не мечтай, Калли. Эту комнату я тоже могу взорвать.

— Вместе с собой?

— Вместе со мной, — кивнул советник. — Думаешь, это меня остановит? Меня не испугаешь, я же тебе говорил.

— Да, внешней угрозой тебя не испугаешь, верно, — согласился Каллихэн.

— Что? Что ты имеешь в виду? — Амос пристально посмотрел на О’Рурка.

— У всех есть тайные страхи, — спокойно сказал Калли. — Человек может не испугаться разъяренной толпы, но если окажется в темной комнате…

— Я не боюсь темноты, — отрезал Амос.

— Нет, боишься. Есть одна такая особая темная комната, Амос.

Алия, стоявшая рядом с Калли, вдруг громко вздохнула. О’Рурк положил руку ей на плечо, не давая себя перебить.

— Все эти годы ты был слишком занят, чтобы вспоминать о ней, — продолжал Калли. — И ты готов устроить всему остальному человечеству братскую могилу — лишь бы только спрятать в ее глубине эту маленькую темную комнату. У тебя мания, Амос. Ты боишься глубокого космоса.

— Я боюсь глубокого космоса? Я полжизни провел на борту космических кораблей! — фыркнул Брейт.

— Не о том речь. Ты боишься того, что может таиться в глубинном космосе. Ты ведь понимаешь меня, Амос? Большая часть людей на Старых Мирах больны этой манией. Вот почему ты так популярен, вот почему ты выигрывал на выборах — и не один раз. Вот почему ты можешь диктовать свои условия остальным членам Совета. Общество выбирает лидеров по своему образу и подобию. Ты стал самым влиятельным членом Совета потому, что больше остальных похож на людей, которые поставили этот Совет управлять собой!

— Калли, — медленно произнес Брейт. — Ты ведь не настолько глуп, чтобы всерьез надеяться заговорить мне зубы?

— Возможно. Но если ты не хочешь меня слушать, я не смогу тебя спасти.

Советник фыркнул.

— От чего?

— Я уже сказал — у тебя фобия. Это болезнь, корни ее — социокультурного происхождения. Глубоко внутри — там, где притаилось твое темное животное подсознательное «я» — у тебя есть картинка: территория, которая по праву принадлежит человечеству. И границы ее — это пределы Солнечной системы.

— Но это же факт! — отрезал Брейт.

— Нет. Мы должны следовать мышлению молдогов. Они считают, что межзвездной расе принадлежит столько пространства, сколько она может удерживать и использовать. Так мыслит действительно галактическая раса. Вот почему в Приграничье никто не боится жить за пределами Солнечной системы. Мы не лезем из кожи вон, чтобы доказать себе, будто не имеем права жить там, где живем — в отличие от вас, космофобов!

— Из кожи вон? — мрачно захохотал Брейт.

— Именно. Ты морально и психологически схлопываешься, лишь только сунешь нос за границы Системы. А потом оправдываешь этот коллапс теорией, согласно которой не имеешь права там находиться.

Советник снова захохотал. Казалось, он наслаждался собственным смехом, потому что, запрокинув голову, смеялся громче и громче. Но когда Калли сделал шаг вперед, он сразу же замолчал. Пальцы его крепче обхватили черную коробку пульта.

— Стой, где стоишь! — рявкнул он.

— Стою, — успокоил его О’Рурк.

— Хорошо, — Брейт откинулся на спинку кресла и усмехнулся. — Итак, мы, космофобы Старых Миров, саморазрушаемся, чтобы доказать, будто ты прав! — Он снова хихикнул. — Ты кое-что забыл, Калли.

— А именно? — поинтересовался Каллихэн.

— То, что я жил на Калестине, и это никак на меня не повлияло. Если бы я не видел, что произошло с беднягами в гарнизоне Фортауна, я бы до сих пор мог оставаться губернатором Калестина. Но после Фортаунской резни понял, что обязан вернуться и добиться, чтобы Старые Миры узнали, какая это смертельная опасность для человечества — Приграничье; чтобы они поняли — люди, оказавшись за пределами Системы, перестают быть людьми. Но я — я остался прежним, меня болезнь не тронула. — Он подался вперед и понизил голос, глядя Калли в глаза. — И знаешь, почему?

О’Рурк молчал.

— Я тебе скажу. Я был слишком крепок! И люди — здесь — это чувствуют! Вот почему они меня выбрали, доверяют мне!

Каллихэн молча смотрел на него. Потом медленно повернулся в сторону дверей — они стояли распахнутыми, так что были видны коридор и кусочек пустого холла. Калли просто стоял и глядел. Не меньше минуты Брейт в молчании созерцал затылок О’Рурка. Потом хриплым шепотом сказал:

— Что с тобою случилось? Что ты там высматриваешь?

— Твою темную комнату, — отозвался, не оборачиваясь, Калли. — Ты хочешь меня выслушать? Что ж, готовься. Это может начаться в любую минуту.

Хрипло вздохнув, советник выпрямился. Потом фыркнул и посмотрел в сторону, на экран — солнце уже висело над самым горизонтом.

— Калли… — нерешительно начал Вил.

— Тихо! — не повышая голоса приказал Калли, продолжая всматриваться вглубь коридора. — Всем молчать! Ни слова!

Наступила тишина. Секунды тянулись, как часы…

— Пора! — сказал Калли. И хотя голос его был почти шепотом, всем показалось, будто по залу прокатилось эхо. — Пора, Амос! Время истекло!

— Что? — Вздрогнув, Брейт посмотрел на Калли, на тех, кто стоял за его спиной, потом перевел взгляд на двери. По ковровой дорожке к залу беззвучно приближался Доук. — Что ты хочешь этим сказать? — советник подался вперед, прикрыв ладонью глаза — с экрана било закатное оранжевое солнце. — Это еще кто такой?

Доук уже прошел половину коридора, озадаченно глядя на собравшихся в зале людей. Потом взгляд его упал на Брейта, сидевшего за установленным на возвышении столом. Словно заколдованный, он смотрел на советника, и шаг его стал неуверенным. Потом, не отрывая взгляда, он пошел быстрее, и еще быстрее.

— Кто это, я спрашиваю? — выкрикнул вдруг Амос.

Словно услышав сигнал, Доук бросился бегом. Оттолкнув Калли, Вил прыгнул на возвышение — туда, где сидел Амос. Теперь Доук мог его хорошо видеть.

— Доук! — каркнул Вил. — Назад! Это не он! Клянусь, это не он!

Но тот уже мчался к подиуму — он видел только Амоса Брейта; Доук был бледен, как смерть, лицо его перекосилось, словно он сдерживал крик… одно-единственное слово…

— Отееее…

Никто не успел сообразить, что происходит. Доук врезался в столпившуюся на его пути группу, как камень в гладь пруда. Кто-то упал, Доук вынырнул из сумятицы, в руке его был любимый тюремный нож, лезвие которого теперь отблескивало красным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});