Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

закурили.

— Отнюдь не совесть и не жалость, — ответил я искренне. — Многих людей удерживает от насилия только лишь закон. Когда-нибудь на земле начнётся апокалипсис, то есть полное беззаконие и хаос, вот тогда люди в полной мере продемонстрируют свои худшие качества. Да что там говорить, война развязывает людям руки и заставляет замолчать совесть.

— То есть ты хочешь сказать, что тебя удержал от убийство только страх оказаться в тюрьме?

— Прямо в точку. Я совершенно не хочу тебя как женщину, но я убил бы тебя с удовольствием.

Она вскочила со ступеньки и заорала:

— За что?! Что я плохого тебе сделала?! Что?!

— Ты псих!!! — кричала она, размахивая руками. — Ты натуральный псих!!!

— Да упокойся ты, — процедил я сквозь зубы. — Угомонись.

Анюта вдруг замолчала и села рядом со мной на ступеньку.

— Не хочу курить. Голова кружится, — пролепетала она чуть слышно, и сигарета выпала из её дрожащих пальцев.

— Объясни… Что во мне не так? — спросила она спокойным тоном.

— Ну, как тебе сказать, чтобы не обидеть? — начал я издалека. — Ты красивая, неглупая, живая…

— Так… И всё-таки…

Я вздохнул, подчёркивая этим своё разочарование, и продолжил мысль:

— Но ты шлюха… Ты абсолютно безнравственна, беспринципна, а значит бесполезна как жена, как мать, как человек.

— Я совершенно уверен, — продолжил я убивать её морально (коль уж физически нельзя), — что у тебя нет детей и никогда не будет.

— Откуда ты знаешь? — спросила она, разглядывая свои грязные пятки.

— Сколько мужиков в тебя кончали? Сколько ты сделала абортов? Сколько у тебя инфекции, передающихся половым путём?

Она прикрыла на мгновение веки, и мне даже показалось, что она в уме складывает столбиком.

— Ах, ты сучонок, — вдруг прошипела она. — Ах, ты жалкий неудачник! Фуфло тряпошное! Пьянь! И ты мне говоришь подобные вещи?

— Анюта, — попытался я её успокоить.

— Да кто ты такой, — тужилась она, выдавливая из себя ярость, — чтобы читать мне мораль?

— Ты не устала, — спросил я, щелчком отправляя окурок в темноту, — влачить это бессмысленное существование? Просыпаться каждый день только с одной мыслью: как бы ещё развлечься и не умереть от скуки? Топтать эту землю своим дорогими туфельками, идти по спирали вниз, не задумываясь ни о чём?

— Общение с такими, как ты, — продолжал я с плаксивой интонацией в голосе, — постепенно убило во мне любовь. Вы отравили меня ядом, который источают в избытке ваши половые железы. Отныне я не способен любить… Я даже не люблю ваших детей, которых рожаете вы — больные, грязные, измызганные шлюхи.

— Вот он — первородный грех!!! — заорал я, и мой глас полетел над морем.

— Так, — сказала Анюта, вставая с пыльной ступеньки и отряхивая зад, — мне всё это надоело. Иди ты на хуй со своей философией!

— Хе-хе, довольно странно это слышать от женщины, которая сама прыгает с одного члена на другой, — сказал я, ни то хихикая, ни то хрюкая как поросёнок.

Любыми средствами я пытался её отвадить от себя, потому что мне совершенно не хотелось проводить с нею ночь в одном номере, но и обижать отказом мне было не очень комфортно. На самом деле, я испытывал к ней глубокую эмпатию, потому что она была соткана из тех же нервных окончаний, из тех же пороков, из тех же комплексов, что и я. Мы были просто изомерами различных полов, но суть от этого не менялась.

— Отвали! — крикнула она и вошла в туннель.

— Анюта, постой! Ну, я же пошутил! — Я пытался схватить её за руку. — Это всего лишь игра! Аня! Анюта!

В туннеле я прижал её к стене, а она попыталась долбануть меня коленом в пах. Я приблизил свои губы к её губам, но не решился поцеловать: она запросто могла меня укусить, столько в ней было злости.

— Посмотри! — крикнул я; она продолжала вырываться.

— Посмотри туда, — зашипел я, ткнув пальцем в сторону мола.

Как только мы вошли в туннель, этот неопознанный субъект отделился от шезлонга и бросился за нами: над бетонными плитами, словно по воздуху, летела его чёрная размашистая тень. Казалось, что это не человек, а зверь, бегущий на задних лапах. Ужас охватил меня.

— Что?! — взвизгнула она.

— По нашим следам идёт охотник… Он наблюдал за нами всё это время.

— Кто?! — выпучив глаза, спросила Аня, а я прикрыл её рот ладошкой.

— Смотри туда…

Она щурилась, как это делают близорукие люди, и напряжённо вглядывалась в наполненную лунными бликами темноту.

— Я утопила в море контактные линзы, — бормотала она, — теперь я ничего не вижу… Или ты опять надо мной издеваешься?

Но в эту же секунду она услышала топот чьих-то ног у подножья лестницы и вздрогнула как пони от удара хлыста.

— Там кто-то есть, — прошептала она в полном смятении.

— Ну, а я тебе о чём говорю?

Мы рванули наутёк. Бежали очень быстро и размашисто. Аня не отставала от меня ни на шаг. Она бежала босиком, размахивая руками, в которых цепко были зажаты туфли. Узкий туннель словно раздвинулся, пропуская нас, — не чувствуя холодного камня под ногами, мы летели в неосязаемом пространстве и вырвались прямо на шоссе. Если бы я не остановил Аню, она бы с перепугу махнула до самого Адлера. Мне не хотелось бегать, и я решил рассмотреть этого маньяка поближе.

— Ты не сможешь от него уйти! — крикнул я сдавленным голосом, увлекая её в придорожные кусты.

— Умри и не звука, — прошептал я, нащупав среди травы увесистый камень.

Время остановилось. Анюта даже перестала дышать, превратившись в маленький бугорок над землёй. Листья боярышника трепетали на ветру, — казалось, будто вокруг порхают бабочки, — гнулись его упругие ветви, шумели кроны придорожных тополей, шумел сосновый бор по ту сторону дороги, но громче всего звенела зловещая тишина, разлитая в воздухе. Мы ждали, а он всё не появлялся. Я даже слегка обнаглел: прилёг на траву, сорвал красную ягодку с куста, положил её в рот, разжевал и выплюнул — тьфу! какая гадость!

— Может, он