История Германии в ХХ веке. Том II - Ульрих Херберт

о рабочих и их семьях, а вместе с ними должна была быть написана их история, как процесс совместной памяти, а также укрепления уверенности в себе и гордости за «свою собственную историю». Особенно ярким примером этого является «Хохлармаркская книга для чтения» (Hochlarmarker Lesebuch), том о рабочем поселении в Реклингхаузене, который жители написали в 1980–1981 годах вместе с группой историков и социологов, наполненный воспоминаниями, фотографиями и описаниями условий работы и жизни родителей, бабушек и дедушек вплоть до настоящего времени. Такие инициативы существовали во многих местах, и постепенно из них выросло настоящее историческое движение. Были основаны многочисленные исторические мастерские, и вскоре повсюду появились краеведческие издания об истории промышленности и жизни рабочих «на местах», которая теперь, видимо, воспринималась как нечто ушедшее в прошлое[62].

Однако нередко, к своему удивлению, историки повседневности обнаруживали в своих исследованиях образа жизни «маленьких людей» противоречия и несоответствия, которые невозможно было примирить с классической историей труда, и помогали освободиться от арифметики социальной истории, оперирующей лишь категориями классов и слоев, а также от героизма социалистической истории труда[63].

Понятно, что это не обошлось без противоречий и споров. Критика была направлена прежде всего на то, что этот историзирующий взгляд на то, что еще недавно было привычным и обыденным, рисует романтизированную, идиллическую картину индустриального прошлого и, таким образом, попадает в точку. Тенденция к повседневной истории была связана с переосмыслением понятия «родина», которое теперь понималось не в категориях крестьянства и земли или утраченных восточных территорий, а как частное место уединения и защиты от прогресса и отчуждения, и эта тенденция была присуща многим региональным инициативам граждан в борьбе против промышленных проектов.

Однако тенденция к повседневной истории не была чем-то специфически немецким. Из Швеции пришла инициатива «Копай там, где стоишь» (Dig where you stand), в рамках которой инициативы по местной и повседневной истории объединились в международную сеть. Подобные движения существовали в Италии и Великобритании, а также в США. Ориентация на регион, район, повседневную жизнь и индивидуума была узнаваема как здесь, так и там как культурная реакция на рационализацию и модернизацию последних десятилетий и на очевидный провал «великих повествований», особенно марксистских.

И все же повседневная история в ФРГ отличалась от аналогичных событий в других странах. Ведь в своих интервью и проектах по изучению районов историки повседневности обнаружили не жизнь солидарных классовых борцов и не идиллию неотчужденной пролетарской общины, а прежде всего истории о войне и ночных бомбежках, о фронте, службе в гитлерюгенде и послевоенном голоде, в которых нельзя было обнаружить ни идиллии, ни четких отношений «жертва и виновник». Выяснялось, что у человека, живущего по соседству, у его соседа, отца или двоюродного деда было нацистское прошлое, которое до этого тщательно скрывалось, но которое также не укладывалось в дихотомию «преследование и сопротивление», как в 1970‑х годах называлось большинство выставок о нацистской эпохе.

Вслед за этими событиями возникли другие темы и вопросы, которые вскоре стали обсуждаться растущей общественностью: вопросы о местонахождении евреев из их собственного города, об отношении к «иностранным рабочим» в крестьянских усадьбах и в угольных шахтах, о переживаниях мужчин во время войны в Восточной и Западной Европе, о переживаниях женщин на «внутреннем фронте в тылу». Видимо, прошло достаточно времени, чтобы задавать трудные вопросы о «собственной истории». Новым в этом было прежде всего то, что молодое поколение было готово действительно критически разобраться с опытом старших, живших при национал-социализме, а не просто использовать его в качестве экрана для проекций, разбираясь с последствиями Третьего рейха. Прямое влияние бывших нацистских активистов, которые во многих случаях препятствовали персонифицированному рассмотрению нацистской эпохи, затрагивающему также индивидуальные установки и действия ниже уровня руководства государства, теперь также было в значительной степени нарушено, как в школах, университетах и архивах, так и в редакциях и судах[64].

Таким образом, историзация индустриального общества в ФРГ своеобразно сочеталась с историзацией национал-социализма, что, однако, также означало реконкретизацию. Подход, основанный на повседневном опыте вовлеченных лиц, возможно, несет в себе опасность псевдонейтральности и равноудаленности от преступников и жертв. На самом деле, однако, он ознаменовал начало продолжительного этапа исследований и публичного противостояния нацистской эпохе, в ходе которого осознание и знание в западногерманском обществе становилось более конкретным, расширялось и углублялось. Вскоре были возведены многочисленные мемориалы, выдвинуты требования о компенсации «забытым жертвам» национал-социализма, опубликовано большое количество популярных и научных работ об эпохе нацизма, некоторые из них разошлись значительными тиражами. Однако, прежде всего, это была самоисторизация снизу, изначально довольно тесно связанная с низовыми демократическими инициативами в протестной среде и удаленная от профессиональных исследований в университетах. Вскоре, однако, это движение охватило также университеты и исследовательские институты. Открытие самоочевидного, а именно личной преемственности «народа» после 1945 года, стало, таким образом, отправной точкой критического самоанализа западногерманского общества на его предысторию.

В то же время новое федеральное правительство также стремилось укрепить историческое сознание западных немцев, но из своих побуждений и с разными целями. Отправной точкой здесь стало ощущение, не в последнюю очередь самого канцлера Коля, что все большая часть населения Западной Германии, особенно молодое поколение, в основном смирилась с разделением Германии, приняла ГДР как независимое государство и начала отходить от осознания принадлежности к единой нации. Не следует также сводить историю Германии к нацистскому периоду, а историю ФРГ оставлять на откуп ее критикам, «поскольку на семинарах по новейшей истории в немецких университетах эта история систематически переосмысливается»[65]. Против этих тенденций Коль, историк с докторской степенью, с самого начала своего канцлерства выступил с целым рядом инициатив в области исторической политики, направленных на формирование новой исторической идентичности немцев вне нацистского периода и с перспективой единства Германии, которая сочетала уверенность в себе и гордость за достигнутое с памятью о прошлом. Только таким образом, по расчетам главы правительства, можно было сохранить осознание непрерывного существования немецкой нации и стремление к ее воссоединению, несмотря на разделение государства.

Неудивительно, что нацистский режим и массовые преступления Германии во время Второй мировой войны оказались препятствиями в этой попытке создать новое историческое и национальное сознание, а инициатива создания центрального мемориала в Бонне уже проиллюстрировала проблематичность такого подхода. Идея заключалась не в том, чтобы провести различие между преступниками и жертвами, а в том, чтобы апострофировать всех современников как жертв «войны и тирании» – гражданских лиц и солдат, а также немцев и евреев или жителей стран, оккупированных Германией. Против такого уравнения возник протест, который еще больше подогревался инициативами Коля и его часто проблематичным