Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме - Пирмин Майер

Атмосфера, удачно переданная в книге Юнга-Штиллинга, в известной степени была характерна и для молодого Гете, который вместе с Сюзанной фон Клеттенберг, тяготевшей к гернгутерам, увлекался теософией и алхимией. На этом пути он наткнулся «на работы Теофраста Парацельса, Василия Валентина», а также Иоганна Баптиста ван Хельмонта, нидерландского парацельсиста и разработчика теории хаоса. В своей автобиографии «Поэзия и правда» Гете, вспоминая о своем увлечении Парацельсом, пишет: «Мы тратили много времени на изучение этих редкостей и долгими зимними вечерами корпели над книгами. Я не вылезал из своей комнаты, где мы втроем, включая и мою мать, несказанно воодушевлялись от прикосновения к этим тайнам. Думается мне, что наша радость была бы меньшей, если бы они просто и без усилий с нашей стороны раскрылись перед нами» [512] .

Из этой цитаты видно, что Гете также не утруждал себя научной обработкой творчества Парацельса. Его внимание было приковано в первую очередь к таинственным и труднопостигаемым местам сочинений чудесного доктора, размышления над которыми служили для него мощным творческим импульсом. В этой связи «Фауст», коль скоро речь в нем идет о заклинании духов, магии, мифических персонажах и элементарных духах, представляет собой один из вариантов парацельсистской драмы. Влияние Парацельса на Гете бесспорно. Оно проявляется не только в «Фаусте», но и вообще в занятиях Гете естественными науками. Не случайно мы находим высокие хвалебные отзывы Гете о Парацельсе в «Учении о красках». [513] В то же время, если принимать на веру существование исторического Фауста, мы не можем говорить о Парацельсе как культовой фигуре поэзии Гете.

В отличие от Юнга-Штиллинга со свойственным ему восторженным отношением к Парацельсу, живший немногим позже Иеремия Готтхельф, швейцарский новеллист и протестантский священник, олицетворяет собой противоположную линию в оценке Теофраста Парацельса, которого он называет выдающимся обманщиком, рыночным крикуном и шарлатаном. У Готтхельфа романтическую традицию заслоняет скептическая оценка Парацельса, начало которой было положено еще швейцарскими реформаторами – от Буллингера и Вадиана до бернского земляка Готтхельфа Иоганна Георга Циммермана, лейб-медика Шарлотты фон Штайн, на досуге занимавшегося философией. Их критические замечания, причина которых кроется в недостаточно вдумчивом прочтении богословских сочинений Парацельса, касаются его мнимой заносчивости и якобы разделяемой им гностической теории собственного спасения. Общим местом у всех критиков Гогенгейма является выдвигаемое ими сомнение в его правоверности. Парацельс не случайно попадает в поле зрения автора большого медицинского романа «Старуха Йовагер» (1843). В нем дан краткий набросок образа Парацельса, который, с одной стороны, вызывает восхищение, а с другой, заставляет читателя насторожиться:

...

Но дядя, – сказал доктор, – вы пытаетесь рассуждать о предметах, которые, как мне казалось, никогда не входили в круг ваших интересов. Ведь то, что вы говорите, чистое суеверие! Неужели вы хотите превратить нас в шарлатанов и заставить подражать этому рыночному крикуну Теофрасту Бомбасту Парацельсу?

Ни о чем таком я и не думал, – ответил дядя, – но ты среди прочего упомянул имя человека, о котором я действительно могу рассказать тебе кое-что интересное. Этот Парацельс появился на свет в 1493 году и, по всей видимости, был родом из Унтервальдена. Он до сих пор пользуется большим уважением во всем мире, а его имя калеными буквами выжжено на страницах истории. Несмотря на то что он отчаянно боролся с достижениями тогдашней науки, все его теории были основаны именно на знании древних ученых. Причиной же оригинальности, отличавшей сочинения Парацельса, был свойственный ему огненный дух, который пронизывал его творчество. С его точки зрения, все лекарственные средства состоят из двух основных частей – субстанции земли и субстанции добродетели, или силы. Последнюю нельзя увидеть или потрогать. Она исходит от Бога, а при распаде растения или другого лекарственного вещества вновь поднимается к божеству и, таким образом, не может быть доступна чувственному восприятию. Несмотря на то что в его представлении указанные целительные силы подаются Богом, человек также способен оказывать на них влияние. Мудрец, проникший в сущность этих сил, может подчинять их своей воле, и, разрушив мост между Богом и собой, начать повелевать жизнью и смертью. Он, в подчинении которого находились многочисленные духи, может быть справедливо отнесен к тем волшебникам, которые очень сильно напоминают языческих жрецов древности. Он похвалялся тем, что добыл из серы, соли и ртути эликсир жизни, а сам умер в нищете, когда ему еще не было и 50 лет. Образ его жизни также противоречил и его знаниям, и его искусству. Ведь врач также связан со своим искусством, как крестьянин со своим зерном, отец семейства со своим хозяйством, а священник со своим словом. Однако все эти занятия не принесут пользы и будут тщетными, если на человеке не будет почивать благодать Божия. [514]

Этот краткий обзор жизни и трудов Гогенгейма при всех своих неточностях (местом рождения Парацельса, появившегося на свет в Айнзидельне, Альбрехт фон Халлер называет Аппенцелль, а Готтхельф – Унтервальден) написан на высоком для того времени уровне и дает неплохое представление о некоторых важных аспектах учения швейцарского мыслителя. То, что Гогенгейм сравнивается с языческими жрецами или друидами, не удивительно. О том же, хотя и в других выражениях, говорил еще Конрад Геснер. Довольно резкой представляется критика врачебного искусства Парацельса, в которой подчеркиваются якобы свойственные ему тщеславие и заносчивость. Готтхельф наверняка не был знаком с богословскими сочинениями Парацельса, в которых он рассуждает о призвании врача и смиренном предстоянии последнего пред Богом, высшим врачом и целителем. Очевидно, Готтхельф не знал, что Парацельс рассматривал свое служение сквозь призму апостольского подвига и полагал свое главное упование во Христе («верховном враче, безвозмездно подающем ослабу страждущим»). Однако, несмотря на стремления бернского поэта-проповедника затушевать образ Парацельса, его художественное описание все же хранит на себе отблеск подлинного исторического величия этого человека, засиявшего новыми красками в период романтизма.

Мы не будем подробно рассматривать тему освещения Парацельса в немецком романтизме по двум причинам. Первая состоит в необъятности и расплывчатости материала. При взгляде на сочинения немецких романтиков обнаруживается, что речь здесь может идти не столько о Парацельсе как культовой для этой эпохи фигуре, сколько о неоценимом влиянии на творчество романтизма определенных работ Гогенгейма, и в первую очередь тех глав «Великой астрономии, или Проницательной философии большого и малого миров» (1538), в которых излагается его учение об элементарных духах. В полном смысле слова культовая книга о Гогенгейме, которую задумывал написать Новалис, к сожалению, так и не появилась в печати. Вторая причина нашего отказа от подробного рассмотрения означенной темы состоит в том, что ее обстоятельное исследование уже существует. Его провел Курт Гольдаммер в своей серьезной работе «Парацельс в немецкой романтике» [515] . Монография ведущего современного исследователя Парацельса и издателя его творческого наследия представляет собой настоящую сокровищницу фактов, взаимосвязей и наблюдений, связанных с популярностью образа Парацельса в поэзии, музыке и философии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});