Герой должен быть один - Генри Олди

Хозяин Скироса хрипел, на губах его выступила пена — и Иолай, швырнув басилея обратно в кресло, зашагал к выходу.

— Ты дважды оскорбил меня, дерзкий Иолай, — кричал ему вслед опомнившийся Ликомед, — нет, трижды: как гость, подняв руку на хозяина, как молодой человек, оскорбивший мои седины; и, наконец, как лжесвидетель, опрометчиво обвинивший невиновного! Но я не гневаюсь на тебя, нет, я не гневаюсь…

Иолай вышел, хлопнув дверью.

В море, покидая Скирос, он все вспоминал Тезея — язык не поворачивался сказать «покойного Тезея» — каким запомнил его еще на Крите: невысокий, порывистый, скорый на удар и на дружбу, прирожденный бабник и гениальный копейщик, по слухам — любимец всего «Арго», на котором плавал шестнадцатилетним мальчишкой…

Не участвуя лично в походе аргонавтов — в то время Иолая больше занимала старая Одержимая Галинтиада, чем любое Золотое Руно, — Иолай вдруг отчетливо представил себе палубу знаменитого корабля и юного Тезея, гребущего одним веслом с Автоликом… а рядом с суровым кормчим Тифием стоит предводитель аргонавтов Язон и, слушая, как божественный Орфей перебирает струны своей кифары, улыбается мрачному Ификлу, тщетно надеясь на ответную улыбку.

О небо, неужели с той поры прошло целых шестнадцать лет?!

Прибыв в Аттику, Иолай узнал в портовом кабаке, что на Истмийском перешейке ни с того ни с сего рухнул ветхий «Арго» — поставленный там в честь Посейдона, — и обломками корабля насмерть завалило спавшего в его тени бродягу.

Бродягой оказался бывший предводитель аргонавтов Язон.

А в это же время на пиерийских лугах обезумевшие женщины-вакханки, впав в священное буйство, разорвали божественного Орфея.

И, наконец, на Сицилии от внезапного приступа лихорадки скоропостижно скончался создатель Критского лабиринта, великий изобретатель Дедал — правда, этот не был аргонавтом.

Эти известия, эта странная, дикая, нелепая эпидемия смертей привела к тому, что мир закачался под ногами у Иолая.

К вечеру он напился.

Напился страшно, как бывает только с плохо пьянеющими людьми, и плевал в небо, выкрикивая нечленораздельные проклятия, а потом забылся мутным сном; и видел дощатую палубу корабля, людей со знакомыми лицами, сидевших на веслах, и огромный указательный палец, только палец, без руки, без тела, мертвый палец с обкусанным ногтем, который по очереди указывал на живых смеющихся людей, и те исчезали один за другим, а смех их все еще звучал в соленом морском воздухе, и весла двигались сами собой, словно их продолжали держать исчезнувшие руки — пустеющий корабль, смех ушедших людей, память об их руках, двигавших веслами, и бессмысленый палец с синими распухшими суставами…

Утром Иолай сидел на пороге кабака — идущие мимо ионийцы шарахались от богато одетого человека, усевшегося на исконное место попрошаек, — и тщетно мечтал о похмелье, которое позволило бы забыть о сне и яви.

Похмелья не было, думалось легко и хотелось выть.

— Выпить не на что? — участливо поинтересовался толстый краснолицый моряк, вывернувший к кабаку из узкого переулка.

Иолай поднял голову и уставился на сочувствующего.

Яркая головная повязка скрывала волосы моряка, а здоровенная серьга в левом ухе свешивалась чуть ли не до плеча.

— На Сицилии умер Дедал, — отчетливо произнес Иолай, надеясь, что моряк примет его за сумасшедшего и уйдет, — от дурацкой лихорадки. Бабы растерзали Орфея, Язона завалило обломками, а Тезей упал со скалы. Что еще нового в мире, моряк?

— Молодец! — Морской волк плюхнулся рядом и махнул рукой хозяину кабака, высунувшемуся в приоткрытую дверь. — Эй, ты, грабитель кабацкий, тащи сюда жратву и выпивку на двоих — мне с умным человеком посидеть охота! Ну, живо!

— Откуда? — не вполне отчетливо спросил Иолай, но моряк его понял.

— Из Иолка. Еле успели сбежать. Ох, гореть бедному Иолку ярким пламенем! Басилей Акаст в городе заперся, в осаде он сидит, Акаст-то («Бывший аргонавт», — машинально добавил Иолай), а под городом с войсками братья Диоскуры, Кастор и Полидевк («Бывшие аргонавты», — машинально добавил Иолай), и еще этот… как его?.. а, Пелей! Который с Гераклом в походы ходил! Воюют герои, Нюкта их за душу…

— Из-за чего?

— А кто их знает, из-за чего?! Ни из-за чего! Так что выпьем, умник, помянем еще живых покойников!..

Иолай поднял голову.

В небе не было солнца.

Там торчал суставчатый палец, и обкусанный ноготь указывал на север.

На Иолк.

Иолай никогда не простит себе, что в то утро ушел по Дромосам в Иолк, надеясь успеть предотвратить бессмысленное кровопролитие — вместо того, чтобы спешить домой, к близнецам, которые во главе внушительного войска выступили против Авгия-элидянина.

Благоприятные знамения, словно ждущие своего часа стервятники, сопровождали Геракла всю дорогу.

2

Горит город.

Горит богатый Иолк, никогда доселе не впускавший врага в стены свои.

Бежит по горящему Иолку возничий Геракла Иолай; бежит по горящему Иолку Амфитрион-лавагет, восставший из мертвых.

Один человек бежит; сам себе дед и внук.

Тугие змеи дыма ползут по улицам, словно не решаясь вольно взвиться к небу, языки огня жадно облизывают добычу, умирают на порогах своих домов храбрые и гордые, прячутся в тайных погребах боязливые; простоволосые женщины рвутся из цепких рук захватчиков, лишь распаляя сопротивлением хохочущих победителей; грохочут подошвы сандалий, обшитых бронзовыми бляшками, по доскам пристани, откуда давным-давно отплывал в Колхиду двадцатипятивесельный «Арго», — вот оно, Золотое Руно, рядом, рукой подать, грабь — не хочу, и никуда плыть не надо!..

Горит город.

Бежит по улицам человек, и самые горячие головы опасаются заступить ему дорогу, едва взглянув в бешеные глаза Иолая, — лучше уж пусть голова горячая поостынет, чем потом целиком остывать-то!

Ложатся под ноги ступеньки басилейского дворца, галереи первого этажа, огражденные перилами террасы…

Женский визг.

Иолай замирает как вкопанный.

Этот визг он уже когда-то слышал.

Трое солдат оттаскивают голосящую женщину от скорчившегося трупа.

Все трое — в глухих, закрывающих лица шлемах.

Лишь взгляды горят из прорезей похотью и жадностью.

Визжит женщина, бьется в мертвой хватке солдата, накинувшего поверх доспеха пятнистую леопардовую шкуру…

…раненый зверь взревел, приседая на задние лапы, времени на второй замах не оставалось, и Иолай швырнул секиру в оскаленную морду самки, хватая проклятую кошку за загривок, — и через себя, словно соперника-борца в палестре, послал прочь, подальше от не шелохнувшейся Иолы-невесты и пронзительно визжавшей Лаодамии, с ногами забравшейся на носилки, словно это должно было ее спасти…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});