Пути Предназначения - Влада Воронова

— Не могу поверить, — тихо сказал Паларик. — Ведь это же сотни тысяч смертей.

— Как изволил выразиться архонт Лиайрик, заодно немного снизится и угроза перенаселения.

— Нет…

Дейним сдавленно застонал, спрятал лицо в ладонях.

— Даже Тромм согласился, даже он. Повякал что-то об офицерской чести, о присяге, поломался для порядка, как шлюха дешёвая, и согласился. — Дейним едва не плакал. — В училище он был для нас как икона. Самый честный и безупречный офицер космостражи ВКС. Да я в десант служить пошёл только из-за него! — Дейним посмотрел на Паларика. — Ваша честь, вот вы судья, много разных людей повидали, так объясните, почему такое случилось? Ведь Тромм действительно был честным офицером — и смелым, и верным, и с головой у него всегда всё в порядке было. Он столько людей от пиратов спас! Так почему же теперь он в такую курву распоследнюю превратился?!

— Не знаю, — сказал Паларик. — Не знаю. Наверное, из-за того, что честным и порядочным быть легко, когда на тебя смотрят люди, имеющие право судить как о тебе, так и о твоих поступках. Разные люди — друзья, коллеги, соседи, журналисты, служба внутренней безопасности или даже собственные дети. И перед всеми хочется выглядеть если и не героем, то хотя бы приличным людем. Ведь о себе мы судим по отражению в чужих глазах… Грешки и проступки прячутся подальше, правильные поступки выставляются напоказ. К тому же правильных поступков хочется совершать как можно больше, а грехов и проступков избегать. Искренне хочется быть правильным, ведь узреть собственное отражение в безобразном виде не понравится никому. Поэтому люди и пытаются соответствовать некоему общепринятому стандарту правильности. Но подле архонтов нет людей. Они слишком высоко вознесены над всеми. На такой вершине мерилом правильности становится уже не отражение в чужих глазах, а собственные моральные критерии и нормы. И если вдруг оказывается, что их на самом деле нет, а всё держалось лишь на чужом мнении, то люди очень быстро превращаются в чудовищ. Вот так и получается, что власть, слава или деньги меняют людей. Хотя на самом деле они ничего не меняют. Всего лишь навсего обнажается истинное Я, до той поры глубоко запрятанное.

Дейним опять застонал.

— А ведь мы в него верили, мы так в него верили! Неужели и я, если попаду в ареопаг, стану такой же мразью?

— Маловероятно, — сказал Авдей. — Чтобы согласиться быть вознесённым над людьми, надо самому быть нелюдью. Истинно народный властитель жить вдали от народа не захочет никогда.

Дейним посмотрел на него ошарашено.

— Так ты что, допускаешь мысль, будто я могу быть архонтом? Я?!

— А почему нет? Вы людь вроде бы неглупый, совестливый. Независимость характера и сила воли тоже есть. Так что вполне приемлемая кандидатура.

— Тем более, что вы такую мысль о себе уже допустили, — сказала Виктория.

— Нет! Я просто сказал так. У меня не очень хорошо со словами. Я не о том думал!

— А теперь подумайте об этом, — посоветовал Авдей. — Как только каждый из простых граждан престаёт думать, что сможет стать президентом страны, демократия превращается в диктатуру.

Дейним не ответил. Смотрел в пол, хвост подрагивал.

— В записи ещё что-нибудь было? — спросил Паларик.

— Да, — сказала Виктория. — Архонты решили убить Авдея. Чем-то он категорически не вписался в их планы использования Радужных Башен. На роль убийц назначены Хранитель и Эльван Кадере.

— А я-то думал, меня уже ничего не сможет удивить, — охнул Паларик. — Ладно, Хранитель, но как им пришла в голову мысль, что Авдея способен убить Эльван?

Хранитель в ярости метнулся к Паларику, схватил за грудки.

— Я, значит, смогу убить? Наверное, смогу. Только труп будет не с костылями, а с хвостом.

— Простите, — быстро сказал Паларик. — Я не это хотел сказать. Просто слухи, которые ходят по Ванхельму…

— Меньше по пивнарям шляться надо, — оттолкнул его Хранитель, — тогда и глупыми слухами уши забивать не будут.

Хранитель сел рядом с Авдеем, зыркнул мрачно на судью.

Эльван вздохнул.

— Не обижайся, Хейно, — сказал он Хранителю. — Меня тоже в убийцы записали.

Хранитель пересел к Эльвану и спросил:

— А тебя-то почему?

— При первой нашей встрече я сдуру назвал Авдея отцеубийцей.

Авдей побледнел, дрогнули ноздри.

— Ты был прав, — сказал он.

— Болвн я был, которого хлыстом драть некому за дурь беспросветную. Может, тогда раньше бы в мозгах прояснилось. — Эльван сжал кулак. — Суть дела в следующем. Авдей написал нужную и полезную статью для космонета. Может, слышали о «Лицеистском файле»?

— Да, — сказал Панимер. — Читал. Хлёстко написано.

— Неужели всё это было правдой? — спросил Хранитель.

— Более чем, — сказал Эльван.

— Так ты теньм?! — подскочил Дейним. — Скотина! Знал бы, ни за что не стал пари заключать. Это ты теперь мне пузырь ставить будешь, ниндзюк хренов!

— За что пузырь? — возмутился Эльван.

— За мошенничество. У меня против людей охрана, не против теней. Ты обязан был предупредить о своём истинном уровне подготовки.

— Так у тебя же охрана наивысшего разряда! — ядовито напомнил Эльван. — Вот и ставь теперь пузырь за излишнее самомнение.

— После с пузырями разберётесь, — оборвала их Виктория. — Что было с файлом? Причём здесь отцеубийство?

— В том-то и дело, что ни при чём! — с сердцем сказал Эльван. — По старым бенолийским законам за «Лицеистский файл» Авдею полагался расстрел. Когда дело дошло до ареста, его отец взял расстрельную статью на себя. Сам назвался автором «Лицеистского файла».

— Значит, — твёрдо сказал Дейним, — он не только сына спасти хотел, но и публикацию файла считал делом правильным. Таким, за которое и умереть не жаль. — Дейним качнул головой. — Хотел бы я посмотреть на твоего отца, парень. Мощным он людем был.

— Ещё каким, — подтвердил Эльван. — Один из лидеров самой опасной мятежной партии в империи.

— Мятежник! — воскликнул Паларик. — Так вот в чём дело. А я-то всё гадал, как Авдей может в равной мере обладать четырьмя совершенно различными ипостасями — следователь, прокурор, адвокат и судья. Всё правильно. Мятежник точно так же, как и следователь, изучает ситуацию, в которой оказался мир; подобно как прокурору оценивает, что в ней неправильно; в точности как адвокат отмечает правильное; и становится судьёй, когда выносит вердикт: что в мире полежит переделке, что — сохранению, а что — и уничтожению. Так Авдей мятежник. А я-то голову ломаю, откуда у девятнадцатилетнего парня такой опыт укороты давать что крупным чинам, что собственным подчинённым. — Паларик улыбнулся. — И давно ты отцу помогать начал?

Авдей пожал плечами.

— Курьерить начал лет с двенадцати, листовки писать — с пятнадцати. Но не часто, я действительно только помогал отцу, а не занимался политикой всерьёз. Музыканту было не до того.

Паларик кивнул. Именно такого ответа он и ждал.

— Авдей, — спросил Хранитель, — а у тебя родственники есть?

— Не знаю, — отрезал Авдей. — Я давно не получал от них никаких известий. Вполне возможно, их уже нет в живых.

Хранитель смотрел на Авдея с возмущением и обидой. Его друг не мог так сказать о своей семье. Но сказал.

— Они все так отвечают, — сказал Эльван. — Боятся привлечь внимание охранки, в смысле — службы безопасности к семье. Даже друзьям так говорят. Ведь чего друзья не знают, о том их не будут спрашивать на допросах. А если повезёт, так и вообще на допрос из-за незнания не попадут. Мятежникам приходилось придумывать, как защитить близких от опасности. Любых близких — и друзей, и семьи. Приёмы не очень красивы, зато, как оказалось, действенны.

— Авдей, — подошёл к нему Паларик, — прости меня. Я не должен был…

— Вы всё правильно сделали.

Паларик сел рядом с ним.

— Ты хорошо умеешь защищать близких. Даже собственной жизнью за их безопасность заплатить не побоишься. И взамен от них ничего не потребуешь, верно? Никаких обязательств не возьмёшь?

Авдей гневно сверкнул глазами. Предположение, что от близких можно требовать каких-либо обязательств, оскорбило.

— Так что же ты думаешь, — спросил Паларик, — будто твой отец мог быть другим? Что он был способен наложить на тебя какие-то обязательства или вину?

Теперь в глазах Авдея сверкнули слёзы, так стало стыдно. Авдей смотрел в пол, пальцы дрожали.

— Когда уходят любимые люди, — сказал Паларик, — мы всегда на них злимся. А после на себя. И опять на них. И так по кругу. Вечно. То себя в их смерти обвиняем, то их в том, что нас бросили. Но на самом деле не виноват никто. И признать это тяжелее всего.

Он обнял Авдея, прикоснулся губами к щеке.

— Всё хорошо, парень. Ты выстоял, не сломался. А это главное.

Авдей неуверенно кивнул. Паларик пожал ему плечо и поднялся.