Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

и полторы сажени в диаметре… Японец и его жена, у которых я живу, премилые люди…»

Осень в Японии оказалась дождливой. Приходилось ждать солнечных дней, чтобы сделать зарисовки. При всем разнообразии впечатлений в Японии думы о семье не давали Верещагину покоя. Он тревожился за жену, недостаточно приспособленную к практической жизни, заботился о детях, о воспитании их. Теще своей художник не доверял воспитание детей, а потому в письмах строго предупреждал Лидию Васильевну:

«Боюсь, чтобы бабушка не стала снова преподавать детям свои учения, не жалея детских головок: я ведь все-все переломаю снова, чтобы не развращать разум детский учением о поклонах пониже, о просьбах понастойчивее и послезливее, о лицемерии помолчаливее… Умоляю тебя, голубок мой, читай больше с детками и объясняй, это развивает их, а о том, что правила всякие они узнают позже, не горюй, верь, что все это уладится… Верь мне, что чтение с тобой будет иметь громадное влияние, и делай это не урывками, а ежедневно…»

Установились сухие, солнечные дни. Верещагин пробуждался с восходом солнца, уходил в окрестности Никко, иногда выезжал в ближние города, интересовался японской архитектурой, ансамблями и пейзажами. Окруженный любопытными молчаливыми зрителями, он с большим упорством и невозмутимым спокойствием писал этюды храмов и жилищ, делал зарисовки местных типов. Но не было уже того задора, который сопутствовал ему в прежних длительных поездках по свету. В городе Никко Верещагин заинтересовался архитектурой и всеми украшениями грандиозного мавзолея сегуна Токугава Иэясу. В давние времена к постройке этого здания были привлечены все феодальные князья Японии. Вся страна своими лучшими художественными силами участвовала в создании этого национального памятника. Ваятели статуй из Нара, литейщики из Киото, строители из Касуга, лучшие живописцы Японии — Кано Таниу, Кано Ясуноби и многие другие художники тринадцать лет трудились над внутренней росписью мавзолея. Окончен он был в 1647 году. Живопись, бронзовое литье, тонкая резьба по дереву и кости, лаковые декоративные детали, витиеватая лепка, пилястры, балюстрады, стилизованные изображения на стенах и в скульптурных группах — всё это замысловато перемешалось и слилось в беспокойное художественное нагромождение, лишенное величавой простоты, присущей строгому классическому стилю…

— Это своеобразное «японское барокко», — определил Верещагин после неоднократного осмотра японского мавзолея со всеми его деталями. И у него не явилось желания зарисовывать всю сложную громаду — «опочивальню» японских владык. Он сделал лишь несколько набросков карандашом, десяток этюдов маслом в Никко, Токио и Киото. Ему хотелось как можно больше видеть, слышать и знать о Японии. Немногословные переводчики заискивающе улыбались и многое утаивали. Он замечал и угадывал скрытую неприязнь к нему, как к представителю страны, не вызывавшей здесь дружелюбного отношения.

Вблизи старинного города Киото художник любовался тысячелетними башнями Муроодзи и Дайгодзи. Эти башни увенчаны в несколько ярусов крышами с загнутыми углами. Вместо черепицы употреблена была прочная кора дерева хиноки. Такие сооружения религиозного культа, украшенные причудливой тонкой резьбой и лепкой, стояли в окружении густых деревьев и казались по своим архитектурным формам крылатыми, легкими, готовыми взлететь в небесную высь. Особенно великолепны они были ночью, на фоне темно-синего звездного неба, освещенные разноцветными бумажными фонарями. Однажды Верещагин и английский писатель, новозеландец Доуни Стюард, зашли в Золотой павильон храма Тоседайцзи. Более тысячи лет тому назад это внешне неказистое, приземистое сооружение было построено китайскими мастерами. В храме шло богослужение. Двое европейских путешественников прошли и встали впереди молящихся. С нескрываемым любопытством они стали разглядывать на алтарной возвышенности изваяния четырех хранителей стран света и позолоченную, покрытую лаком, статую Будды, восседающего на лотосе рядом с тысячерукой богиней Кваннон.

Английский писатель не вытерпел, достал из кожаной сумочки фотоаппарат и, быстро наведя его на алтарь, щелкнул кнопкой. Японцы стали переглядываться и шептаться, но служитель (бонза) сделал знак рукой — и все замерли. При общей тишине он вышел вперед и, встав между Буддой и посетителями, начал проповедь. Он говорил, как бы обращаясь к двум чужим неверующим посетителям:

— Из земли, породившей все живое, появится среди людей демон, желтый, блестящий, звенящий, ненавидящий и уничтожающий людей. Имя ему — Золото! Тот демон будет причиною многих кровавых бед. Он погасит в сердцах людских искру доброты и воцарит жажду наслаждений. Ценою горя, крови и ценою проданной и растоптанной чести будут насыщаться жаждущие богатства и наслаждений. Но придет возмездие, оно будет страшно. Все погибнет на земле. Все, населяющее воздух, воды, леса, горы, долины, все, что кормит и одевает нас, все, что радует нас. И тогда поднимется страшный вопль. И люди будут уничтожать друг друга до тех пор, пока последний из них не сядет на золотого демона и не будет грызть свои собственные кости…

Бонза говорил умильно, взирая на Будду. Верещагин обернулся. Японцы — старики и молодежь — стояли как зачарованные, злобно косились на чужеземцев и слушали проповедь своего служителя. У многих по желтым морщинистым щекам текли слезы.

— Пойдемте отсюда, — тихонько предложил Верещагин англичанину, и оба, не оборачиваясь, прошли к выходу. В тени и в прохладе, между высоких и пышных деревьев, они передохнули, переглянулись и, видимо, оба догадались, что несвоевременно посетили эту «святыню».

— А главное, вы так бесцеремонно, никого не спрашивая, стали фотографировать! — сказал Верещагин. — Я удивляюсь, как они нам бока не помяли…

— И были бы по-своему правы, — согласился Стюард.

— Японцы очень ревниво относятся к своей религии и обрядам, — продолжал Верещагин. — Это давно известно. Они фанатичны. Вы, вероятно, слышали, как наш царь, будучи еще наследником, путешествовал по Японии и вздумал посмеяться над японской похоронной процессией. Она показалась ему слишком веселой. И что же? Какой-то полицейский чин заметил это и — плевать ему было на то, что он имел дело с наследником российского престола, — выхватил шашку и рубанул будущего царя по голове. Началось дипломатическое расследование, пошли туда-сюда бумаги, переговоры и пересуды. Папенька нынешнего царя прочитал эти бумаги и наложил резолюцию: «Дураков били и всегда будут бить». Николаю следовало бы помнить отцовские слова, а кстати, и сабельный удар японца…

В раннюю