Башня континуума - Александра Седых

— Поддержит тебя? В чем? — спросил Ричард, внезапно ощутив, как засосало под ложечкой.

Кит не ответил. Он смертельно устал, а от таблеток слипались глаза. Давя зевки, он пошел проводить Ричарда до дверей, так и не удовлетворив его любопытства.

— Не принимай эту историю всерьез. Все это просто сплетни и слухи, старинные легенды. Деревенские байки. Вроде рассказов о Топях и обитающих на болотах злых ведьмах. Мы ведь знаем, что никаких злых ведьм не существует, не правда ли?

— Если ведьм не существует, — пробормотал Ричард, дожидаясь, пока охранники помогут ему облачиться в пальто, — кого же тогда сжигали на кострах в средние века?

— Ну, в те далекие времена тупые суеверные олухи верили не только в колдовство, но и в то, что земля плоская, звезды вырезаны из серебряной фольги и пришпилены к небосводу булавками, а луна сделана из сыра. Что еще я могу прибавить? Не знаю. Спокойной тебе ночи и сладких снов.

Глава двенадцатая

Прибытие

1

На следующее утро Гордон проснулся оттого, что его немилосердно дергали и тянули за нос, уши и волосы.

— Папа, папа!

Это был маленький Макс, который проснулся спозаранку и хотел теперь пойти гулять. Гордон с трудом выволок себя из теплой, уютной постели их с Викторией роскошной гостевой комнаты, подошел к окну, подтягивая пижамные брюки, и раздернул шторы.

— Батюшки, светопреставление…

В этот мрачный предрассветный час погода никак не располагала к прогулкам. Ветер завывал, будто легионы бродячих собак, заставляя деревья раскачиваться в сомнамбулическом танце. Небеса извергали водопады очень крупного, сухого снега вперемешку с колючей ледяной крошкой. Меж скальными громадами грозовых облаков, на фоне космической темноты, вспыхивали и гасли титанических размеров фиолетовые, багряные и оранжевые молнии, то и дело выпуская грохочущие, ветвящиеся трезубцы божественного электричества. Обледеневший термометр за окном показывал минус сорок семь по Цельсию.

Столичные зимы нечасто бывали столь суровы. По-видимости, произошел технический сбой в работе биокуполов. Восемь с половиной столетий тому назад, когда началось строительство столицы, Родиния представляла бело-голубой шар, сплошь покрытый спрессованными плитами вечной мерзлоты глубиной в триста миль, сверкающий, как новенькая елочная игрушка, с показателем сферического альбедо, равным 0,99. Три-четыре миллиарда лет тому назад весь этот лед был водами первородного океана, столь грандиозного, что сравнению с ним рукотворный резервуар Залива показался бы мелкой лужицей. Верхние слои титанического пресноводного океана содержали достаточно кислорода и питательных веществ, чтобы в далеком грядущем, возможно, стать колыбелью жизни. Но глобальный катаклизм — столкновение Родинии с гигантской кометой или троянской планетой — изменил орбиту этого величественного водного мира, отбросив на значительное расстояние от родительской звезды. В результате столкновения две трети массы Мега-Океана выплеснулись в открытый космос. Оставшиеся воды на бесчисленные тысячелетия превратились в кипящий бульон, красно-черный от лавы и пепла извергающихся подводных вулканов, и планета, окутанная облачной пеленой, погрузилась во тьму. Вечность спустя тьма развеялась, воды остыли, а затем и замерзли. Несметные века изумрудно-синие льды существовали в нерушимом царственном безмолвии — пока сюда не прибыли корабли-ковчеги объединенного космического консорциума Братского Блока, Священной Ирландии и Республики Дания.

Могучие космические силы подчинялись человеку неохотно, мстили за малейшую небрежность. Среди столичных жителей еще живы были предания о Хладе 450 года, когда частичное обрушение биокупола спровоцировало катастрофу, сопоставимую по масштабам и последствиям с термоядерной зимой. Жарким июльским полднем небо вдруг потемнело, и на изнеженных жителей мегаполиса обрушилась арктическая стужа, сопровождаемая невиданной снежной бурей и ураганными ветрами, скорость которых достигала трех сотен миль в час. Многие тысячи людей погибли мгновенно, и еще сотни тысяч — в течение последующих трех месяцев, пока технические службы восстанавливали целостность биокупола и бесперебойную работу коммуникаций. Пятьдесят шесть лет спустя о трагедии напоминали обезлюдевшие жилые кварталы в западных секторах Форта Сибирь, некогда ухоженные и заселенные обеспеченными представителями верхушки среднего класса, а теперь облюбованные уличными бандами, наркоманами и бродягами.

События, подобные Хладу, едва ли могли повториться, и все же, вглядываясь в снежное месиво за окнами, Гордон понимал, что выходить на улицу ему сегодня совсем не хочется. Однако, что до их милости лорда Ланкастера, то безделица вроде мороза и снежной бури не остановили его, принеся очередную блистательную и неоспоримую победу над стихией и здравым смыслом. Он поднялся в пять утра, оделся потеплей и уже полтора часа как расчищал дорожки от снега. Завидев в окне зятя, Кит приветливо помахал рукой в теплой перчатке и жестами испросил, не желает ли Гордон присоединиться к столь приятному утреннему моциону.

— Ты свихнулся? — спросил Гордон шепотом, с округлившимися глазами потыкав пальцем в термометр.

— Да брось. Через часок самое большее распогодится. Обеспокоенные граждане уже наверняка завалили жалобами технические службы. А ты, смотрю, страсть как боишься отморозить причиндалы.

— Точно. А еще — уши и нос.

— Как? Рога и хвост? — сказал Кит и покатился со смеху.

— Смотрю, ты отлично развлекаешь сам себя, компания тебе не требуется, — сказал Гордон, рывком задернул шторы, развернулся и наткнулся на препятствие, решительно неодолимое для каждого отца. На собственного ребенка.

— Максимилиан! — проревел Гордон.

— Папа? — откликнулся плевок его чресл, глядя на отца обожающим взором.

— Знаю, я твой отец и никогда-никогда не должен говорить такое, но, если бы я тебя так не любил, я бы тебя убил! — проорал Гордон страшным-престрашным голосом.

— Я тоже тебя люблю, папочка, — безмятежно сказал Макс, выглядя сущим ангелом в теплой пижаме с какими-то длинноухими зверушками на рукавах.

— Здорово, конечно, но я ведь миллион раз просил тебя, не путаться у меня под ногами! Кто-то из нас раньше или позже получит серьезную травму, и нам обоим будет совсем невесело. Посиди тихонько, выпей какао, пока я буду собираться.

— А куда ты, папа?

— На партийный съезд, это серьезное мероприятие, важное для папочкиной карьеры. Сходим погулять завтра, если потеплеет.

Погода, впрочем, значительно переменилась к лучшему уже минут через сорок. Тучи разошлись, воссияло солнце, небо из угольно-черного сделалось опаловым, а затем приобрело куда более привычный для человеческого глаза светлый лазурный оттенок. Снегопад прекратился, и температура поднялась до приемлемых минус двенадцати. Гордон к тому времени втиснулся в шикарный костюм с галстуком цвета старого красного вина, надел запонки, сбрил рыжеватую щетину, полился одеколоном с запахом кедра и моря, и освежил речь, которой ему предстояло выступать на съезде перед четырьмя тысячами делегатов, репортерами и миллионами зрителей прямой трансляции. Если кому-то придет в голову наблюдать столь скучное мероприятие, да еще в последний день года, в разгар рождественских каникул. Ничего. Гордон как раз собрался сделать это нудное зрелище весьма занимательным.

— Вперед, — сказал он сыну, взял за руку и повел в столовую, завтракать.

Вскоре к ним присоединился Кит. Не верилось, что предыдущие два часа их милость провел, истово размахивая лопатой на лютом морозе. Он даже не запыхался, лишь малость раскраснелся. В его кипучей деятельности было что-то угнетающее. Не поспешил ли Кит отправить в мусорное ведро свои вырубоны? Гордон поинтересовался о том вскользь и осторожно. Не хотелось с утра, толком не позавтракав и не выпив чаю, схлопотать по физиономии.

— Пожалуй, придется справляться без вырубонов. От них у меня творится странное вот здесь, — сказал Кит, прижав руку к груди.

— То есть.

— Я начинаю чувствовать что-то… какие-то чувства.

— А что ты чувствуешь обычно? — спросил Гордон с непритворным интересом.

— Ничего. Совсем ничего. Разве легкую скуку.

— Ясно, — сказал Гордон не без зависти. Сам-то он обычно чувствовал ярость. Бешеную, кипящую, бурлящую, красную, как кровь, ярость! Сейчас, правда, он ощущал еще и мучительный голод. Довольно скверное сочетание, по совести говоря.

— А куда ты так расфуфырился? — спросил Кит, спокойно принимаясь за бифштекс. Еще бы. Ему не надо было сливаться с Просветленным.

— Куды, куды! Сколько можно талдычить одно и то же! На съезд ПНПД!

Кит смолчал, но его надменное лицо явственно отобразило чувства, какие их милость питал к Партии Новых Демократических Преобразований. Жалкое сборище недоумков, проходимцев и мямлей во главе с королем недоносков Милбэнком. Простонародное, нищее отребье. Да еще полвека назад, в славные времена торжества абсолютной деспотии, этих дешевых клоунов к настоящей серьезной политике на пушечный выстрел не подпустили бы.