Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

В Люцене городничему я указал на рост травы на главной улице, которую приказал при себе же очистить и усыпать дорожки красным песком. Государь, проходя пешком через город, особенно изволил заметить это как порядок. Объехав все пункты, осмотрев лошадей и сбрую, я поспешил в Витебск успокоить Дьякова, и как ему до Динабурга приходилось ехать не той дорогой, по коей должен был лежать путь для государя, то я указал ему некоторые пункты на его дороге сравнительными с теми, которые я нашел слабейшими на пути государя.

Государь, приехавши в Динабург, по выходе из коляски приветствовал Дьякова словами:

– Я не узнаю Витебской губернии. На дороге я видел всюду порядок, разговаривал с несколькими чиновниками – все порядочный народ. – И затем, взглянув на Шадурского, бывшего тут же, спросил у Дьякова: – Кто это и зачем он здесь?

Шадурскому поклонился с особенной приветливостью.

Войдя в покои, спросил Дьякова:

– Звать мне твоего предводителя к обеду?

Как вам угодно, государь, – отвечал Дьяков.

Что мне угодно, то я знаю, – заметил государь, – я спрашиваю твоей мысли?

– Это будет счастье и для губернии, и для Шадурского, – нашелся Дьяков, и Шадурский приглашен был к обеденному столу государя.

После этого проезда была у меня окончательная переписка с Дьяковым о записке Кульнева, и, когда я упомянул в первом отзыве моем, что сам государь изволил одобрять чиновников губернии, Дьяков во второй бумаге своей заметил, что я не должен был ссылаться на его слова, и будто бы одобрительное замечание государя может быть выставлено в пример только тогда, когда оно было изложено письменно, а не на словах. Я же возразил, что оно для меня свято даже и в милостивом наклонении головы.

В первых числах августа Дьяков известил меня, что я буду обязан к 1 сентября отправиться в Санкт-Петербург для участия в рассмотрении проектов об управлении государственными имуществами; вместе со мной туда были вызваны еще губернаторы: московский – Небольсин,[553] псковский – Пещуров,[554] курский – Муравьев,[555] тамбовский – Гаммалея,[556] санкт-петербургский – Жемчужников, киевский – Переверзев[557] и белостокский – Гонаропуло (этот последний не прибыл). Из нас составился особый комитет под личным председательством генерала П. Д. Киселева.[558]

Не относится к цели настоящих моих записок обстоятельное описание наших занятий по комитету, но два случая идут к соображению. Когда я явился Киселеву, который принял меня с необыкновенной вежливостью и приветствием, он стал расспрашивать меня о положении губернии и в особенности казенных крестьян в оной; насчет последних я отозвался с сожалением, но касательно общности губернии я заметил ему, что о губернии идет только слава, будто она хуже и неисправнее других, но я нашел, что тут больше существует предубеждение, нежели истина. Сравнивая губернию Симбирскую и Витебскую, изобильнейшую и скуднейшую из всей России, первой принадлежит право собственного оной благосостояния, но в последней я нашел гораздо больше внутреннего порядка и в особенности нашел, что служба по выборам дворянства тут еще не успела испортиться, как в первой.

Киселев, порывшись в бумагах, вынул записку без подписи и, передав мне, сказал:

– Не угодно ли вам будет прочесть оную? Я недавно получил ее через почту; здесь вы найдете большую разность с тем, что вы теперь мне говорили.

– Вы знаете, генерал, – сказал я ему, – кто сочинил записку?

– Нет.

– Ну, а я уже читал ее и знаю ее излагателя; могу уверить вас, что этот человек не имел ни средств, ни понятий обнять сущность дела.

И действительно, подобная записка была и в канцелярии моей, сочинение одного письмоводителя канцелярии Дьякова.

– Ну, я вижу, ваше превосходительство, – возразил Киселев, – что вы на вашу губернию в розовые очки смотрите.

Потом месяца через полтора Киселев приехал к нам в комитет и занимался с нами от 9 часов утра до 4. Прежде всех он обратился ко мне:

– Вчера в государственном совете читал записку вашу по проектам князя Хованского, ну, теперь и я соглашаюсь с вами, что Витебская губерния вовсе не так неисправна, как о ней судили до этих пор.

Потом обратился к другим губернаторам:

– Я бы искренно желал, господа, чтобы все начальники губерний доставили правительству такие соображения и доказательства, какие представлены генералом. Он цифрами объяснил то, чего никто из нас не усматривал, то есть что губерния в исправности, платежи податей не только не отстали от других губерний, но едва ли сыщутся подобно ей исправные.

В кругу нашем были лица, которые имели или могли иметь обстоятельные сведения о Витебской губернии – Пещуров и Гаммалея, бывшие в оной губернаторами, Муравьев – вице-губернатором, а Переверзев – правителем дел бывшего министра внутренних дел Закревского.

При обсуждении проектов по управлению казенными имуществами западных губерний нас было двое, я и Переверзев. Отдавая почет его опытности, я ему нисколько не пререкал в его замечаниях и при предположении, чтобы имения оставались по-прежнему на арендном основании, сам еще поддерживал эту мысль, ибо мне казалось тогда, что это прямой и вернейший способ определительно получать с них доход в казну. В одном случае я изложил только собственную мою мысль, что арендаторам должно быть предоставлено безусловное право наказания за леность и нерадение крестьян, без жестокости, но гласно и с запиской каждый раз о подобном случае в особую книгу, дабы по оной можно было судить и о крестьянах, и о строгостях арендатора. Но как главная цель учреждения особого управления государственными имуществами клонилась, так сказать, к эмансипации крестьян, т. е. к дарованию им прав личной собственности и собственной расправы, мысль моя оставлена без внимания.

В настоящую бытность мою в Санкт-Петербурге кроме Киселева подробно о губернии имели со мной разговоры Блудов и Клейнмихель, и я заметил, что они предубеждены против меня, будто я иду против присоединения униатов; я решительно объявлял каждому из них, что я не только не одобряю меры, принятые вначале, а теперь уже думаю, что труднее выполнить то, что можно было совершить одним ударом, именно: подчинить униатов синоду, а по времени замолчать о папе. Мне противопоставляли толки и суждения иностранных правительств, а я указывал на действия Екатерины II и Иосифа II, отнявших имущества у духовенства.[559]

С Блудовым говорил я еще подробнее; утвердительно обнадеживая его, что при общем присоединении упорствующими распоряжениям правительства окажутся только несколько ксендзов, но и тех можно, не обижая, успокоить пенсиями при удалении. Здесь прибавлю, что мысль льгот при обращении для униатов у Блудова была гораздо обширнее, нежели мной предлагаемая. В последующем году положено уже было начало моему предположению, т. е. униатское духовенство подчинилось не прямо Синоду, но отдано в заведывание обер-прокурора оного (1838), а через год (1839), по выходе уже моем в отставку, последовало и общее присоединение…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});