Россия и последние войны ХХ века - Ксения Мяло

В том, какова могла быть позиция последних, сомневаться не приходилось, а потому уже само по себе их участие в решении столь сложного и трагического для России вопроса указывало и на вектор этого решения. То есть на то, что Россия примет предложенные ей условия капитуляции. А именно: возможность возобновления мирных переговоров, в соответствии с предложением В. Черномырдина. Что до последнего, то многим, вероятно, еще памятны его любезные телефонные беседы с Ш. Басаевым - подчеркну, односторонне любезные, так как Басаев говорил тоном ультиматума, тогда как Черномырдин поражал избыточной доброжелательностью. Между тем ее вовсе не требовалось: даже и в том случае, как пытались уверить нас СМИ и сам премьер, если он уступил под давлением трагических обстоятельств, и тон его, и самый облик должны были говорить о такой вынужденности, безысходности. Однако говорили они о другом: об удовлетворении хорошо прокрученной сделкой. Не хватало только сакраментального: "По рукам!"

17 июня 1995 года в 4.50 была предпринята попытка взять больницу штурмом, которая в 9.00 закончилась неудачей. Что и неудивительно: согласно радиоперехвату ГРУ, боевики были предупреждены о готовящейся операции. Тотчас же после ее провала В. Черномырдин дезавуировал заявление замминистра МВД М. Егорова, согласно которому решение о штурме принималось совместно премьером и министром внутренних дел В. Ериным. Премьер "выразил удивление" заявлением М. Егорова... а мы можем выразить удивление заявлением Виктора Степановича. Ведь президент РФ в Галифаксе сказал, что он в телефонном разговоре с Ериным дал согласие на штурм, и нам предлагают поверить, будто этот разговор президента с министром внутренних дел мог остаться неизвестным главе правительства?

Полно! Но итог всего этого розыгрыша на глазах у страны - розыгрыша, небывало циничного с учетом обстоятельств, в которых он происходил, позволил СМИ с новой яростью обрушиться на силовиков, оказавшихся в положении "крайнего". Вся картина событий была вывернута на телеэкране таким образом, что именно сотрудники спецподразделений* , пытавшиеся освободить заложников, предстали едва ли не главными виновниками кровопролития в Буденновске. Тогда как боевики рисовались эдакими "мстителями Зорро", а жестокий террор, которому они подвергали заложников, массовые убийства, совершенные ими, преступно замалчивались, "зверства" спецназовцев не сходили с экрана.

За всю историю современного терроризма, с его принципиальным отказом от каких-либо попыток увязать свои действия с действиями отдельных конкретных лиц, почитаемых конкретными виновниками того, что террористы считают преступлением** , с его тактикой взятия в заложники и даже уничтожения совершенно неизвестных им людей, он нигде и никогда еще не получал такой сочувственной реабилитации и такой рекламы в СМИ, как это было в дни буденновской трагедии в России.

Тележурналисты буквально смаковали истерические выкрики потерявших себя женщин об "интеллигентных" бандитах, кормивших детей шоколадом***, и подчеркнуто крупным планом давали интервью с "мужчинами", тоже похвально отзывавшимися о своих тюремщиках: они, мол, наказывали только сопротивлявшихся, ну так те сами виноваты, слушаться надо. Страницы печати заполонили вполне дилетантские рассуждения о "стокгольмском синдроме" (болезненной склонности части заложников отождествлять себя с террористами) - словом, всячески давалось понять, что поведение сломленных людей, которых традиционно полагалось разве что жалеть, и даже откровенных трусов, это и есть норма. Только их по определению неадекватным показаниям давалась зеленая улица в прессе и на телеэкране. Нормальная общественная реакция ужаса и сострадания оказалась скомканной, и миру был явлен образ страны, в каком-то почти радостном возбуждении готовой едва ли не обнять басаевцев, с негодованием поглядывая на оплеванных всеми спецназовцев.

Между тем существуют серьезные исследования вопроса, обобщившие опыт поведения людей в подобных ситуациях, в том числе - и особенно - в нацистских лагерях смерти, и они рисуют картину существенно иную. Выводы таковы: около восьми процентов подвергаемых жестокому обращению отвечают на него тем большим сопротивлением, чем больше возрастает давление на них. Они словно пробуждаются как личности. Это те, кого принято именовать героями и мучениками.

На другом полюсе располагаются люди (примерно четверть), заискивающие перед насильниками и даже склонные восхищаться ими; однако по освобождении и они, как правило, быстро возвращаются к норме. И, наконец, между этими двумя крайними типами поведения располагается большинство, примерно половина которого хотя и не проявляет особой доблести, но, однако, и не ломается. Другая заискивает и раболепствует, но из меркантильных соображений, отнюдь не выстраивая позитивного образа своих мучителей.

Так что же за патология поразила жителей Буденновска, что они, как настойчиво внушали телевидение и газеты, едва ли не повально продемонстрировали самый нижний тип поведения? Даже с поправкой на упадок русской "пассионарности" это представляется совершенно невероятным.

Разумеется, люди первого, высшего типа были и в больнице, это ясно из многих эпизодов, рассказываемых заложниками. Но об этом молчали СМИ, а общество не искало, не требовало правды - и вот тут уже действительно была патология. Готовность принять версию о поголовном "стокгольмском синдроме", вялое равнодушие к сообщениям о трогательных объятиях журналистов и депутатов с террористами - и это над еще не остывшими трупами и свежевыкопанными могилами - красноречиво говорила о поврежденности нормальных реакций. Степень этой поврежденности вполне можно было по сравнению оценить несколько позже, при повторении Салманом Радуевым аналогичной акции в Кизляре (Дагестан): здесь поведение дагестанского общества как целого, его бурное негодование воочию показали норму, - но об этом далее.

Второй главной ложью СМИ было в те дни широко тиражировавшееся утверждение, будто нигде в "цивилизованных странах" даже сама идея штурма не обсуждалась бы правительством, обеспокоенным сохранением жизни заложников. Между тем весь накопленный опыт говорит об ином. Уже стала притчей во языцех жесткость Израиля, никогда не шедшего ни на какие переговоры с террористами - даже тогда, когда речь шла о захваченных автобусах со школьниками. Весьма жестко в аналогичных ситуациях действовала и Франция. Секретное распоряжение для подразделений антитеррора ФБР в США дает право не идти ни на какие уступки и уничтожать террористов даже и тогда, если жизни заложников, находящихся в их руках, угрожает опасность.

А полтора года спустя после Буденновска перуанский спецназ с необычайной жестокостью расправился с группой молодых людей из подпольного движения "Тупак Амару", захватившей и в течение четырех месяцев удерживавшей группу заложников в японском посольстве. И при том, что за все время с голов заложников не упал ни один волос, были убиты, причем с чрезвычайной жестокостью, все 14 тупамарос. То, что произошло в Лиме 22 апреля 1997 года, по своей жестокости почти уникально даже и в общей мировой практике антитеррора* . И уже совсем недавно, в 2000 году, тайский спецназ люто расправился с группой несовершеннолетних подростков, почти детей, членов радикально-христианского движения "Армия бога". Захватившие госпиталь c 700 пациентов в таиландском городе Рачабури, они выдвигали требования на редкость скромные по сравнению с тем, чего требовал Басаев. Кроме того, в самом начале противостояния они отпустили сотни заложников, да и по отношению к остальным не проявляли никакой жестокости, не замарав своих рук кровью. Никто из заложников и полицейских не погиб при штурме, а вот раненых подростков добивали контрольным выстрелом в затылок.

Повторяю, оба эти случая - перуанский и тайский - выделяются жестокостью действий полиции, намного превосходившей жестокость террористов, - которой, в прямом смысле слова, и не было. Но в целом международная практика антитеррора имеет именно этот вектор беспощадности к террористам. И целью моего пространного отступления как раз и было самыми общими чертами обрисовать ее, без чего невозможно ни оценить масштабы лжи СМИ, ни понять функциональную роль событий в Буденновске как "архимедова рычага", посредством которого победа армии была стремительно обращена в ее поражение.

Кроме того, только в описанном контексте в полной мере обозначается беспрецедентность всего, что последовало за провалом штурма. Вторая безуспешная попытка его состоялась 17 июня в 23.45, а уже на следующий день в 15.00 В. Черномырдин огласил заявление правительства, в котором, в обмен на освобождение всех заложников, были приняты все условия террористов. А именно: организация пресс-конференции для них, прекращение всех боевых действий в Чечне, переговоры с дудаевцами, амнистия всем без исключения боевикам, личная безопасность террористов и их доставка в Чечню.