Русь и Орда - Михаил Каратеев

Уже далеко за полдень, простившись со стариком, Карач-мурза тронулся в обратный путь. Вначале он ехал шагом, потом перешел на рысь и, наконец, безотчетно для себя, погнал коня вскачь, к великому удивлению Макара, ибо день выдался жаркий, а спешить было некуда. Вскоре Карач-мурза сам это заметил и, поймав себя на том, что думает об Ирине и ему не терпится ее увидеть, с досадою перевел коня на шаг.

Странные мысли и чувства возбуждала в нем эта женщина. Он отдавал себе отчет в том, что с каждым часом она становится для него все более желанной, и в этом чувстве не видел ничего дурного или нечестного по отношению к своей жене, даже если бы оно завершилось тем, что у христиан называется изменой.

В мусульманской среде мужчина в этой области был совершенно свободен, и ни закон, ни обычай не обязывали его хранить верность своей жене или женам, ибо в большинстве случаев их бывало несколько. На него налагалось только одно ограничение: не прелюбодействовать с чужою женой. Это рассматривалось в Орде как тягчайшее преступление и каралось смертной казнью, ибо такой проступок приравнивался к воровству: в данном случае женщина являлась чужой собственностью.

Но ведь Ирина была свободной! И если бы она захотела его полюбить, разве не могла бы она тоже стать его женой? Но нет, ведь она христианка и идти за мусульманина, за «поганого», да еще второй женой, разумеется, не захочет… Впрочем, кто знает? Любовь очень сильна. И может быть, русская женщина умеет так любить, что…

Он не успел додумать, ибо лошадь его, плевшаяся теперь шажком, вдруг вовсе остановилась, и в тот же миг где-то рядом послышался сдержанный смех. Карач-мурза быстро поднял голову и с удивлением увидел, что находится в воротах софоновской усадьбы, а коня его держит под уздцы смеющаяся Ирина.

Глава 27

Прошло еще пять дней. Карач-мурзе уже не нужен был князь Святослав, но все же он откладывал свой отъезд, сам перед собой оправдывая эту задержку тем, что ему хочется принять участие в охоте на лося, а разведчики Павла Софонова все еще не выследили подходящего зверя. Но на самом деле причина была, конечно, другая: его удерживало растущее с каждым днем влечение к Ирине.

Он виделся с нею по нескольку раз в день, вернее, она была у него на виду с утра до ночи. Обычно тут же присутствовал старик Софонов, Павел или кто-нибудь из челяди, но нетрудно было встретиться с нею и с глазу на глаз и разговаривать совершенно свободно. Если бы Карач-мурза заметил, что она избегает этих встреч или что они ей неприятны, он бы сразу уехал. Но ничто не давало повода это думать, — наоборот, временами ему казалось, что она сама их ищет.

В первый раз он застал ее одну случайно. С каким-то рукоделием она сидела на скамье за домом, в тени старой липы, тихонько напевая. Не зная, допускают ли это русские обычаи, он не решился подойти и сесть рядом, а лишь задал, проходя мимо, какой-то шутливый вопрос. Она ответила в том же духе, и у них завязалась беседа. Чтобы затянуть ее подольше, он попросил рассказать о Брянске и о князе Дмитрии Ольгердовиче, что она исполнила охотно и отнюдь не стремясь быть краткой. Рассказывала она хорошо, обнаруживая наблюдательный и острый, слегка насмешливый ум.

На следующий день, после обеда, не замечая нигде Ирины, он заглянул за дом и увидел ее на том же месте. Снова они разговорились и беседовали о всяких малозначащих вещах около часа, пока ее не позвали по хозяйству. Было очевидно, что эти встречи и разговоры доставляют ей удовольствие, чего, впрочем, Карач-мурза отнюдь не приписывал какому-либо сердечному влечению с ее стороны: он понимал, что молодая женщина просто скучает без людей в этом глухом углу и теперь рада возможности поболтать с редким гостем. О каких-либо чувствах речь у них пока не заходила.

В этот день, когда большинство обитателей усадьбы погрузилось в послеобеденный сон, он снова направился к старой липе, где, как и надеялся, увидел Ирину. Было жарко; в траве, навевая ленивую одурь, стрекотали кузнечики, и беседа вначале не клеилась. Вскоре, после нескольких сказанных фраз, она и вовсе оборвалась, ибо мысли Карач-мурзы были далеки от тех пустяков, о которых они заговорили. Минуты три он просидел молча, опустив голову и глядя в землю, пока наконец смешок Ирины не возвратил его к действительности. Он поднял голову и взглянул на нее.

— Чтой-то на тебя иной раз будто мо́рок находит, боярин? — со смехом спросила Ирина.

— Какой морок? — не понимая этого слова, отозвался Карач-мурза.

— Да такой. Али забыл, как намедни конь твой прямо ко мне в руки пришел, а ты, на нем сидя, где-то душою витал и ничего округ не видел? Хотела бы я знать, о чем либо о ком ты тогда думал?

— О тебе думал, — почти неожиданно для самого себя сказал Карач-мурза. Ирина, смущенная такой прямолинейностью, в первый миг слегка растерялась и примолкла. Молчал и он.

— Вроде бы женатому человеку не к лицу так крепко о молодых вдовушках задумываться, — промолвила наконец Ирина. Она хотела сказать это насмешливо, но в голосе ее прозвучала скорее грусть.

— Иному женатому, может, и к лицу, Ирина Михайловна…

— Что-то не пойму я тебя, Иван Васильевич, — удивленно вскинула на него глаза Ирина.

— То-то и есть, что не поймешь, — сокрушенно промолвил Карач-мурза.

— А все же хотела бы я знать, какому это мужу к лицу о сторонних женщинах думать? Научи, авось когда-либо сгодится.

— Что бы ты, к примеру, сказала, ежели бы узнала, что жена моя татарка?

— Татарка?!

— Да. И что сам я тоже татарской веры?

— Ты? Татарской веры?! — Ирина звонко расхохоталась. — Сказала бы, что ты отменный шутник, Иван Васильевич! — В жену-татарку она еще готова была поверить, это на Руси бывало. Но русский боярин быть мусульманином, конечно, не мог.

— Ну а все же, коли бы то была правда, а не шутка?

— Чтобы наш боярин был татарской веры?

— Ну да. Вот, скажем, не я, а кто-либо иной, кто был бы тебе люб и желанен. Пришел бы и сказал: я, мол, татарской веры и закон дозволяет мне взять вторую жену. Пошла бы ты за него, ежели бы любила того человека?

— Второю женой?

— Вестимо, второй. А куда же ему первую-то девать?

— Не пошла бы за поганого, ни второй, ни первой! — решительно заявила Ирина.

— А чем он поганый? Я же говорю тебе: русский он, только лишь веры мусульманской.

— Коли бы такое могло быть, то он вдвое поганый! Да и как это возможно двух женок зараз любить?

— н возможно. Любят же татары.

— На то они и татары, а у нас такого паскудства, благодарение Господу, нет. И женщин татарских я никак не пойму: как это можно мужа своего с другою делить? По мне, уж либо все, либо ничего!

— Значит, не можешь ты крепко полюбить человека? Так крепко, чтобы все прочее стало тебе неважным, только бы его не потерять?

— Ох, не знаю, боярин, можно ли так полюбить-то? — чуть помолчав, ответила Ирина. — Я вот и мужа своего покойного вовсе не любила, — тихо добавила она.

— Как так? — удивился Карач-мурза. — Почто же ты за него пошла? Ведь это, почитай, не лучше, чем пойти второю женой за любимого. Али тебя принудили?

— Жизнь принудила, боярин.

— Не уразумею я что-то. Вижу, родители твои — люди добрые и тебя из дому, наверное, не гнали. Да и достатку у них, видать, хватает.

— То истина. Тут иное было…

— Ты меня прости, Ирина Михайловна: я твою боль бередить не хотел. Коли тяжко тебе о том вспоминать, давай об ином говорить.

— Ништо, Иван Васильевич, я расскажу, а то ты еще что худое помыслишь… Вишь, как случилось-то: было мне в ту пору семнадцать годов и люди сказывали, была я собою очень хороша…

— Клянусь Аллахом, они не лгали! — вырвалось у Карач-мурзы.

— Аллахом клянешься? — изумилась Ирина.

— Ну да, — нашелся Карач-мурза. — Чем же мне еще клясться, ежели хочу убедить тебя, что я татарской веры?

— Все одно не поверю, — улыбнулась Ирина и продолжала: — Так вот, увидел меня однажды князь Святослав Титович да с той поры и начал вязаться. Был он, поганец, давно женат, седина в бороде, а туда же! Только не стал он мне, как иные, разводить турусы, что хорошо бы, мол, обратиться в татарина да на второй жениться, а захотел взять меня в полюбовницы. Когда он о том речь завел, я сперва ушам не поверила, а потом ответила ему такое, что другой враз бы отстал, но он не таков: не привык к тому, чтобы ему что-либо не давалось. Чем он только меня не блазнил и не улещал! Родителю тоже сулил и вотчины, и боярство, а когда уразумел, что нас тем не купишь, — перешел на угрозы. Потом будто поотстал, и я уже думала, что он ту дурь из головы выкинул, ан вдруг однова схватили меня княжьи люди у самых ворот усадьбы нашей, на голову накинули мешок да и повезли. Окромя матери да дворовых баб, дома в то время никого не было: отец, братья и еще душ пять приехавших гостей с утра выехали облавой на кабанов. На счастье, в тот самый час ворочались они из лесу и меня от тех разбойников отбили…