Тропа длиною в жизнь - Олег Микулов

Как бы то ни было, а дня через два после того, как в себя пришел, Аймик уже и вставать понемногу начал, а потом и наружу выходить, правда опираясь на плечо своего старого друга. Все бы ничего, только рука, побывавшая в медвежьей пасти, временами совсем отказывалась шевелиться. Армер пользовал ее особо: наговорами, примочками да растирайием. Говорил, что к весне будет в порядке.

«Не беспокойся, из лука будешь стрелять не хуже прежнего», – говорил он. Аймик кивал головой в знак согласия, сам же думал:

«А для чего мне теперь это умение? Я дошел. Кто мне ближе, чем они, дети Волка? Неужели Инельга?..»

Впрочем, в стойбище детей Волка мысли об Инельге как-то гасли сами собой. А о том дальнем предке Айми-ка, бывшем здесь когда-то ее женихом, и вовсе не хотелось думать: еще, чего доброго, снова странные сны станут возвращаться. Здесь, в жилище Армера, на него нахлынуло отрочество. Нахлынуло с такой силой, что и жилище, и само стойбище казались теми же самыми, – хотя Аймик прекрасно понимал, что это не так. И ощущал он себя не столько Аймиком (и уж конечно не Вестником!), сколько Нагу-волчонком, особенно во снах, в которых вдруг откидывался полог и входила Ата. Но не девочка Ата, а та, которую он оставил навсегда в стойбище детей Сизой Горлицы. Она приходила снова и снова, и Аймик уже не был уверен: только ли во сне приходила она? Все было как прежде, а может быть, и лучше, чем прежде. И когда иссякали силы, они говорили и никак не могли наговориться. Всякий раз поутру он пытался, но никак не мог вспомнить, о чем так долго говорил со своей первой женой?

«Я останусь здесь до конца. До Тропы Мертвых. Не прогонит же меня Армер?» – так думал Аймик и все прочнее утверждался в своем решении. Но с Армером пока говорил только о текущих делах. И Армер ни о чем его не расспрашивал и ничего не рассказывал.

Потом стали наведываться общинники, знакомиться с необычным гостем. Первым пришел вождь, и Аймик, увидев перед собой совсем молодого мужчину, испытал жестокое разочарование: он почему-то был уверен, что вождем здесь будет его друг Йорр.

«А где Йорр?» – не выдержав, спросил он после у Армера.

«А-Туук, – поправил его Армер, – уже давно ушел по Ледяной Тропе в Землю Предков. Такие, как он, долго не живут».

Встав на ноги окончательно, Аймик принялся бродить по стойбищу – искать прошлое. Пусть без следа канет, как плохой сон, его Избранничество, его Вестничество, все эти Могучие, Неведомые, Бессмертные… Он сделал то, чего они добивались, и хочет дожить оставшиеся годы как простой охотник, там, где прошли его лучшие дни. Жаль только, никого из прежних друзей-приятелей словно и не осталось. Старики, конечно, были, но Аймик их не узнавал, и они, вдоволь наслушавшись его рассказов, теперь равнодушно отворачивались от чужака.

(«Это ваши, колдунские дела. Что нам до них?») Было немного обидно: ну почему даже Старые не хотят понять, что никакой он не колдун, а такой же, как они? Что только этим он и счастлив – наконец-то нашел сам себя, наконец-то понял: здесь, и только здесь все, что ему нужно. Не случайно даже эта легкая обида не гасила радость обретения утраченного.

К тому же были дети. Уж они-то слушали пришельца разинув рты, ходили за ним след в след, забыв о сугробах, в которых можно барахтаться и кувыркаться, об обледенелом склоне, с которого так весело лететь вниз, растянувшись на куске шкуры… Рассказы о непонятных «горах», о непредставимой «Великой Воде», о могучих колдунах, которым служат волки, которым лошади безропотно подставляют свои хребты, заменяли все.

И Аймик чувствовал себя спокойным и воистину счастливым. Все вернулось. Даже Ата.

И знакомый голос, приходящий не извне – изнутри, соглашался:

«Да, все вернулось. Все мечтают вернуться к Началу и сделать его неизменным, но дается это немногим. Избранным. Это – твоя награда. Живи и радуйся». И теперь этот голос не внушал отвращения.

Так длилось до конца зимы. С Армером он теперь общался не по-прежнему, не как младший и старший; старость их уравняла и сгладила разницу в возрасте. Пожалуй, одно казалось немного странным: хозяин был неизменно дружелюбен и приветлив, гость отзывчив, но разговаривали они так, словно и не было за плечами прожитой жизни, словно расстались они всего день или два назад. Впрочем, Аймику это нравилось. Никого из прежних друзей не осталось? Что ж, зато остался Армер, и жилище его – такое же, как прежде…

И до занятий своего друга Аймику не было никакого дела.

Только однажды…

– Аймик, почему ты снял мои обереги?

– ?!

На ладони Армера лежали палочки, перехваченные какими-то сухими стеблями… Кажется, чесноком. (Ах да, совсем забыл.)

– Ата просила. Сказала – иначе ей трудно приходить. Армер больше не сказал ничего.

6

А потом почернел снег, и покалеченная рука стала слушаться хозяина почти как прежде – только к перемене погоды давала о себе знать ломота в суставах и нытье зарубцевавшихся ран. Армер не раз предлагал своему гостю испытать лук, но Аймик неизменно отказывался, почти с отвращением поглядывая в угол, где без дела покоилось оружие, подобранное и заботливо принесенное его спасителями.

Почерневший снег осел, съежился и изошел водами; от черной земли по утрам поднимался пар; днем и земля, и деревья умывались после зимней спячки в пронзительной синеве и солнечных лучах, а по ночам в жилище был слышен перекликающийся звон капели. Армер все чаще общался с духами и внимательно приглядывался к ночному небу.

Однажды перед сном он дольше, чем обычно, вглядывался в созвездия и, вернувшись, сказал Аймику:

– Срок настал. Завтра та, кого вы зовете Небесной Охотницей, окончательно проснется, и я завершу твое лечение.

– Завершишь лечение? – в недоумении спросил Аймик. – Да я ведь давным-давно здоров. Гляди: с рукой все в порядке.

– Это тебе только кажется, что ты здоров, – ответил колдун. – Потом сам поймешь.

К ночи они пришли на то место, где на Аймика напал медведь-шатун. Принесли с собой его шкуру, выделанную вместе с головой. На Армере, как всегда во время колдовского действа, была накинута шкура матерого волка.

По знаку колдуна Аймик, скрестив ноги, уселся на медвежью шкуру. Армер навел Огненный Круг, зардев шийся ровным низким пламенем в густо-синем сумраке весенней ночи, встал прямо перед медвежьей мордой и, воздев руки к двойной звезде, тихо запел заклинания.

Когда пение оборвалось, в Мире наступила такая упругая, такая звенящая тишина, как если бы кто-то вдруг залепил Аймику оба уха комочками воска. А по ту сторону Огненного Круга, Аймик отчетливо видел, начал сгущаться клубящийся мрак.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});