100 знаменитых анархистов и революционеров - Виктор Савченко

Иуда Гроссман-Рощин боялся «…поддаться постепеновщине и благоразумию», решив в июне 1906 года «взять в свои руки город» и экспроприировать производства. «Полагалось, что уход из Белостока без последней классовой битвы ни на чем не основан и является капитуляцией перед сложной задачей высшего типа»; если «…не перейдем к высшей стадии борьбы, то масса потеряет доверие [к нам]».

Но для захвата Белостока у анархистов не хватало ни сил, ни оружия, и Гроссман уехал в Варшаву просить помощи у боевой организации ППС (польских социалистов). В Белостоке же произошел еврейский погром, в ходе которого было убито 70 и ранено 80 человек.

Интересно, что кроме погромщиков в «охоте» на евреев-революционеров принимали участие и войска. Против отрядов анархистов и еврейской самообороны вышли пехота и кавалерия.

В 1906–1907 годах Гроссман создает анархистские группы в Украине, Литве, Белоруссии, российской Польше, на Кавказе. В конце 1905 года он поселяется в Вильно (Вильнюсе), где организует покушения на «власть имущих». В Одессе Гроссман разрабатывает планы взрыва биржи и планирует ряд террористических актов. Анархисты Гроссмана в Одессе неоднократно совершали убийства казаков 8-го Донского полка, солдат и офицеров Люблинского и Замосцкого пехотных полков, военных моряков.

В Польше Гроссман становится одним из организаторов анархистской группы «Интернационал». Он провел конференцию «чернознаменцев» юга и северо-запада России, съезд анархистов-«безмотивников» в Кишиневе. Летом 1907 года Гроссман был арестован полицией накануне отъезда на Амстердамский конгресс анархистов. Полиция не догадывалась о всех грехах Гроссмана, он тогда «отделался» 4 месяцами тюрьмы в Киеве и ссылкой в Тобольскую губернию на три года.

В начале августа 1908 года Гроссман бежит из ссылки за границу, где уже выступает за союз всех анархистских сил, симпатизирует анархо-синдикализму и Бергсону. В 1910 году он издает журнал «Черное знамя», с 1914 года сотрудничает в газете анархистов-эмигрантов «Рабочий мир», а с 1915 года – в анархистской газете «Рабочее знамя».

Весной 1917 года Гроссман возвращается в Россию, где активно включается в анархистскую агитацию и работу анархистского издательства «Голос труда». Лидер террористов активно поддержал большевиков в Октябрьском перевороте, а в конце 1917 – начале 1918-го организует Бюро анархистов Донецкого бассейна. Летом 1918 года он участвует в Московской конференции анархистов.

В начале 1919-го Гроссман – один из организаторов группы «советских анархистов» «анархо-большевизма», признававших диктатуру большевиков необходимой для «переходного периода» к анархизму. В мае 1919-го он посещает Гуляйполе, старается перетянуть Махно на платформу «советского анархизма».

В середине 1920-х годов Гроссман полностью отходит от анархизма и публикует в «Правде» письмо, в котором объявляет себя приверженцем большевиков и «ренегатом анархизма». Теоретик «безмотивного терроризма», Гроссман-Рощин был другом Луначарского, он разрабатывал теорию анархо-коммунистической диктатуры пролетариата. В 1920-х годах Гроссман интегрировался в советскую систему, став ведущим литературным критиком РАППа и членом Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопереселенцев. Он постоянно печатался в журналах «На литературном посту», «Октябрь», «Печать и революция», «Былое». Писал о творческом методе пролетарской литературы, отстаивая революционное, идейное содержание литературных произведений, остро критиковал Маяковского и «лефовцев», группу Воронского. Гроссман выпустил сборник статей «Художник и эпоха», книгу «Искусство изменять мир». Он один из немногих русских анархистов, которые умерли своей смертью: он скончался в июне 1934 года в Москве.

Вот что писал И. Гроссман-Рощин в 1920-х годах в программной работе «К критике основ учения П. А. Кропоткина».

«Странно: я никогда не был сторонником кропоткинизма, боролся с кропоткинизмом в лекциях и докладах; писать же о Кропоткине мне приходилось скорее догматически – я чувствовал, что необходимо дать более углубленное понимание и оценку системы, а потом только возможно будет приступить к плодотворной критике. Только в статьях, посвященных борьбе с милитаристической позицией Кропоткина в период империалистической войны, я критикую Кропоткина, где я вскрываю противоречия милитариста Кропоткина с самим собой…

Кропоткин занимает своеобразно-промежуточное место между научным социализмом и утопизмом. Он не настолько утопист, чтобы не пытаться обосновать «естественнонаучно» свое мировоззрение, но не настолько научен и объективен, чтобы не подчинять бессознательно-научные доводы своему моральному идеалу. Это-то делает особенно трудным анализ кропоткинизма, это же накладывает на все учение печать некоторой туманности и расплывчатости, несмотря на изумительное техническое умение ясно, соблазнительно ясно, излагать свои мысли…

Что ярче всего бросается в глаза при анализе учения Кропоткина, это чисто этический, моральный характер его. Оно все пронизано моральным пафосом, категорией должного; это вполне понятно, если вспомним, что Кропоткин, славный представитель плеяды «кающихся дворян», поклявшихся уплатить «долг народу» и хоть чуточку вознаградить его за обиды и гнет. Но ни к кому так не приложим афоризм Владимира Соловьева о том, что интеллигенция мыслит по парадоксальному положению – «человек произошел от обезьяны, а потому будем добрыми», как к системе Кропоткина. Ибо свой этический идеал Кропоткин хочет обосновать натуралистически – естественно-научным методом. А это теоретически безнадежно…

По существу своему Кропоткин умудряется соединить различные категории, спутать воедино натуралистический аморализм с панморализмом. Возьмем пример. Какой смысл учения Кропоткина, что космос организован федералистически? Что там, в космосе, нет «центра», нет властелина, что космос есть уже готовое царство анархического федерализма? Ведь безначалие, федералистическая организация имеет смысл и значение только там, где есть живые люди, элементы, проклинающие централизм, борющиеся за автономию. В приложении же к механической природе все эти термины – только метафоры; но для Кропоткина это не только метафоры. Здесь несомненно – неосознанный антроморфизм. И здесь сразу вскрывается основное противоречие всей системы: сторонник чисто механического миропонимания, применяющий естественно-научный метод, не знает и не может знать этической категории. Он знает только веления природы, а эти веления безразличны к добру и злу…

Взаимопомощь для Кропоткина не просто факт, а формула прогресса. И эта формула прогресса контрабандно подбрасывается природе, как будто бы из природы «вытекает» и естественно-научным методом открывается. Естественно-научный факт в сущности толкуется, как моральная норма, а эта моральная норма живет под фальшивкой естественно-научного «закона»…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});