Хлопок одной ладонью - Василий Звягинцев

Воистину, глуп человек.

Заскочил обратно в дымящуюся известковой пылью комнату. Приложился из своего ППД, в три приема и довольно результативно расстрелял диск.

— Бей, Колосов, бей, в мать, бога, семь грехов и десять заповедей! Мы еще прорвемся…

Хотя особой надежды уже не испытывал.

А в таком состоянии надежда роли почти и не играет. Стрелять, пока патроны есть — это да! Вцепиться в рукопашную — свободно!

Как бы иначе, спрошу я, могли быть возможны настоящие войны?

Глава 11

Плюнув на все, Фест чуть ли не в матерной форме объявил Шульгину, что немедленно отправляется на помощь Секонду, а научное железо пускай таскают бойцы резервного взвода. И пленными занимаются. Ему жизнь друга и брата дороже. А также тех солдат, которых вы под чужие пули сунули.

Шульгин даже и не нашелся, что ответить. Все-таки этот Вадим был человеком его времени. Касательно же возраста (в пересчете на мягкую пахоту, как при советской власти принято было статистику вести, или «на пятнадцатисильные тракторы»[105], или «на условные банки») в сыновья он ему практически годился, да и взрослел от «папочки» в отдалении (Сашка был пятидесятого года рождения, Фест — семьдесят четвертого), и от его десяти пионерских лет и до капитанских погон жили они в абсолютно разных условиях.

Другого бы он осадил, с этим — замялся.

И Ляхов-первый рванул вниз по лестницам, сгоняя бойцов до места.

Хорошо, ехать недалеко. Жаль, автобус — не БТР и не танк, а там ведь настоящий бой идет, если прикрытие выдвинули, на ближних подступах расстрелять могут. Да с подходящими на помощь с другой стороны людьми Тарханова не затеять бы драку сдуру.

Зато гражданского населения на улицах практически нет. И поток автомобилей редеет на глазах. То же явление, на которое обратил внимание Секонд из окна своей позиции. Но задумываться о причинах было некогда.

На ходу еще раз дозвонился до двойника. Вадим отвечал срывающимся голосом, и отчетливо был слышен в трубке перестук выстрелов.

— Карта у меня в руках, — кричал Фест, — я твое место вижу! Сейчас высаживаюсь возле дома 7 и атакую их с тыла. Прорываюсь к вам, сразу увидите. У меня с тархановцами связи нет, предупреди, разграничительная линия по правому тротуару, от нас к центру. Все, мы приехали!..

Ударники-корниловцы, последние пару лет скучавшие без серьезных дел, которые заменяла утомительно-нудная для природных вояк строевая и специальная подготовка, рванули в атаку, как на красные позиции под Каховкой.

Двадцать четыре рейнджера, Фест — двадцать пятый. Но ему в рукопашную лезть незачем, и класс не тот, и задача другая. Полковники взводы в атаки не водят. За исключением крайних случаев.

Врагов — в два, а то и в три раза больше. Но у них все внимание и весь азарт — на объекте, из которого зло, но рассредоточенно отстреливаются защитники.

Картина и логика боя складывались так, что последний и решительный бросок неприятеля — через минуту, иначе теряется темп. Пули обороняющихся свои цели находят, и одиночные и групповые, а чем больше убитых и раненых падает вокруг, тем труднее решиться самому разделить их участь. Почему очень часто вовремя не начатые атаки и захлебываются.

Ляхов-Секонд и еще два штурмгвардейца, которые увидели высадку и отчаянный, словно у спринтера на «сотке», бросок ударников, дали залп «до пуговицы», то есть до круглой кнопки, в которую упирается подающая улитка дискового магазина, вытолкнув последний патрон. И скрылись из оконных проемов. Ничего нет глупее, чем получить шальную пулю от своих в последний миг боя.

Поэтому только пулеметчик подвальной амбразуры видел, как врезалась цепь одетых в незнакомую для него форму солдат в тылы наступающих. Ничего не зная о том, кто пришел на помощь, он, убрав палец со спуска, не мог сдержать яростного возбуждения при виде такого боя. Азартно матерился, комментируя каждый попадающий в поле зрения эпизод.

Нет, и в штурмгвардии так драться не учили. Это нужно было лет пять повоевать, со своими и с чужими, начав в четырнадцатом году с представлений о благородстве и воинской чести, с парадов в Красном Селе, гусарских доломанов и ментиков, султанов на киверах.

С веры в то, что война закончится одинаково для всех почетным миром «до осеннего листопада».

И уцелевшим через шесть лет дожить до Перекопа, Каховки, штурмовых ночей Спасска и Волочаевских дней, подвалов Лубянки, товарища Котовского, батьки Махно и атамана Маруськи…

Ляхов-Фест по дороге успел наскоро объяснить рейнджерам, что опять, уже совсем в другом мире, подняли голову краснюки, и сейчас такие же, как мы, офицеры спецназа теряют последние силы, ожидая помощи.

— Ага, — согласился, давя окурок о подошву сапога, поручик Ненадо, — как французы наши Особые бригады ждали. До сих пор помню, как шли мы торжественным маршем по Марселю, а ихние дамочки нас цветами забрасывали…

«Ну, не хрена ж себе, — подумал, вновь выпадая, Ляхов. — Девяносто лет ровно!»

— Может, и тут встретят, — посулил он, снимая с предохранителя трофейный АКСУ.

Эти солдаты спокойный огневой бой вести не умели. Не тот темперамент. Да оно, может, и правильно. Начни занимать позиции, стрелять прицельно, и враг успеет среагировать, перевернет фронт, рассредоточится, и завяжется затяжная перестрелка, в которой выиграет тот, у кого найдутся минометы или подоспеют резервы.

А тут — с рывка, с налету, почти неприцельный, но весь по уровню пояса стоящего человека шквальный огонь, стремительное сближение — и в рукопашную! Коваными ботинками — в копчик, если успеет развернуться — в колено, в пах. Затыльниками автоматов — в лоб, в переносицу. Наотмашь ствольной коробкой — по скуле или шее! Сбитому с ног — на бегу подошвой по горлу. Можно и пулю.

Мат, лязг металла, хруст костей, выстрелы, но уже беспорядочные. Ничего не решающие.

И снова — штыки. Пусть коротковаты для настоящего боя, но морально уж так подавляют! Пуля — ее не видишь, а эта полоска блестящего металла, наглядно вонзающаяся в кишки и печень, — страшно!

Кое-кто сдуру ладонями пытался заслоняться…

На всё — те самые десять секунд, чтобы олимпийскому спортсмену пробежать сотку.

Отвели душу господа офицеры и, беспрекословно подчиняясь приказу своего поручика и полковника, начали втягиваться в здание, оставив за собой… Не будем уточнять, вдаваясь в натурализм.

Атаковавшие с противоположной стороны были гораздо малочисленнее, и их отбросили сосредоточенным автоматно-пулеметным огнем с места. Как в одном из старых фильмов — растянувшись редкой цепью и стреляя по всему, что пытается шевелиться.

Поразительно, но взвод потерь не имел. Даже ранеными.

Они сидели друг против друга — поручики Ненадо и Колосов.

Одному двадцать пять, другому очень далеко за тридцать.

— Спасибо, выручили. Ну и лихо же вы их, — сказал Колосов, протягивая сигарету.

— У меня свои, попробуй…

Помятая в кармане коробка «Корниловских» вызвала у Колосова неприкрытый интерес. Портрет генерала в лавровом венке[106], эмблемы полка и дивизии, колонка славных дат на стилизованном щите. Папиросы выпускались по особому заказу офицерского собрания и в свободную продажу не поступали даже и в реальности «25».

При этом генерала Корнилова поручик Колосов знал из своей истории, по учебникам, конечно, но живого и победоносного.

— Лавра Георгиевича при мне убили, — грустно сказал Ненадо, — на хуторке в три домика под Екатеринодаром. Так что, думаешь, я с тех пор хоть кого-нибудь из красных пожалел?

— ?

Ответить старый корниловец не успел, даже если бы и собирался.

Совсем недалеко, уже по эту сторону железнодорожной насыпи, вдруг загремели, ударяя по барабанным перепонкам, пушечные выстрелы. И солидных калибров.

— Взвод, в ружье! — заорал, вскакивая, Ненадо.

Сверху, по-флотски, едва придерживаясь за перила, слетел Ляхов-Секонд.

— Колосов! Всех раненых и пленных — в автобус к поручику. Поручик, обеспечьте прикрытие, погрузку, доставку на Столешников…

— А вы, простите?.. — Корниловец слегка растерялся. — Вы нашему полковнику брат, что ли?

Черт, прокол получился. Фест сообразил, снаружи остался, чтоб вопросов лишних не было, а не учел, что Секонда его люди увидят.

Да какая теперь разница?!

— Какое ваше дело? Приказ получили? Вперед. Потом родством считаться будем… Раненых, пленных, и гоните…

— Никак нет. Автобус отправлю, сам останусь. Вы мне не начальник! Я — командир взвода! А наш полковник — там, — он указал пальцем за спину. — С ним и договаривайтесь.

— Да ладно, ладно, дело делайте, сейчас вообще черт знает что начнется…