Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

Вот она, стоит… Мухи чаще замелькали в глазах… Лицо открылось у тени… От мух оно рябое всё… Нет. Оно рябое, это лицо… Лицо Петра… Бледное, залитое кровью, иссиня-бледное. Глаза закрыты, но они глядят…

Что это, галлюцинация? Но она здорова. Вот встала, прошлась.

И сразу двинулась в угол, где видела тень.

Конечно, никого. Обман зрения.

Опять села. И вдруг громко крикнула:

– Я здесь, мама…

Как это случилось? Почему она крикнула?

Да просто. Она сильно задумалась, совсем позабыла, где сидит. И ясно услыхала, как из соседней комнаты громко позвала её покойная мать:

– Фикхен! Софи!

Вот и откликнулась на зов так же громко. А при этом – очнулась.

Нет Фикхен… Больше нет Софи.

Новую веру, новое имя дали той девочке. Екатерина теперь она… Великой её зовут в глаза и за глаза.

Отчего же эти слёзы на глазах? Детские, горькие, беспричинные слёзы?

Нездорова она на самом деле. Надо снова кровь пустить. Полечиться и отдохнуть. Поехать опять по царству. И дело, и отдых разом.

Вот в Москву надо. Рапорты оттуда не нравятся императрице.

В обществе высшем – волнение. Власти или бездействуют, или продают себя и служебную свою честь за деньги… Народ волнуется глухо… Может и сильнее заговорить, если подвернётся случай.

– Да, надо в Москву проехаться… Пожить там, – снова вслух проговорила государыня.

– Ваше величество, с кем это вы? – в тревоге спросил неслышно вошедший фаворит, которому Захар сообщил о нездоровье императрицы.

– Ни с кем, дружок. Так, про себя сказала: в Москву нам съездить с тобою надо на малый срок. Подтянем там кого следует… Как почивал, дружок? – весело, ласково, стараясь казаться бодрее, спросила она у фаворита.

– Благодарю, ваше величество. И вы изволите так нынче, благодарение Господу, свежо выглядеть. А Захар толкует…

– Дурак твой Захар. Я его прочь погоню. Зажился, зажирел. Суётся, куда не надо. Ну, сказывай, если дела есть!

– Сейчас никаких, ваше величество. Вот что потом…

– Ну так сиди, слушай, как я с моими людьми работать стану. А не хочешь, погуляй ступай по Эрмитажу… Там просторно. Воздух свежий… С Богом. Жду тебя потом.

Зубов, целуя руку государыне, удивился, как сильно пульсирует она, и подумал: «Ну, поправляется государыня. Как крепко выглядит».

Откланялся и вышел, радостный, довольный. Напрасны тревоги. Поживёт ещё Екатерина, поцарствует он, Зубов, назло всем недругам, завистникам своим!

Обычным порядком идут занятия у государыни с секретарём её Грибовским.

Вот начала она писать резолюцию на одном докладе, остановилась на полуслове, подняла голову:

– Пойди, голубчик, рядом подожди минутку. Я скоро вернусь, позову тебя…

Он удалился.

Скрылась Екатерина за небольшой дверью особого покоя, куда кроме неё никому не было входа.

По странной прихоти престарелой государыни сюда был поставлен древний польский трон, привезённый после разгрома Варшавы.

Как будто видом его хотела питать своё величие «Семирамида Севера»…

Третий трон, третья корона…

Пусть и в неподходящем месте поставлен этот трон… Но так он постоянно на глазах, как залог всех обещаний, данных ей судьбою и сдержанных до конца…

Вдруг снова позвали Екатерину.

Разные голоса зовут…

Чёрные мухи всё крупнее и крупнее, летают, мечутся в глазах…

Красные мухи летать стали… Пересохло в горле сразу. Язык большим, сухим кажется. Как ноги отяжелели. Свинцовые, не двинуть ими… Подняться не может. И руки тоже… Встать бы… сделать шаг, позвать… Подымут, спасут… Это удар… Да… Это можно спасти… Голоса… круги, звёзды… Целое море огней… Хаос звёзд, звоны, крики, набат… Зовут издалека… И чёрная тень с изрытым оспою лицом…

Он, опять он…

Со стоном рванулась со своего сиденья Екатерина и повалилась, глухо хрипя, у самых дверей тихого, недоступного для других покоя…

Долго ждал секретарь. Он догадался, куда удалилась Екатерина. Но долго слишком длится отсутствие…

Ни Захар, никто из ближней прислуги, тоже встревоженные, не смеют всё-таки без зова войти в запретную комнату.

– Зубов… Генерал в Эрмитаже… За ним сходите, – говорит секретарю Захар.

Испуганный, бледный подбежал Зубов к запретной двери, слушает: словно какое-то невнятное хрипение долетает из-за тяжёлой, толстой двери.

Нажал ручку, с трудом поддаётся дверь; сильнее нажал – и увидел Екатерину, лежащую на полу.

Кровавая пена клубится на губах, удушливое хрипенье вылетает из них…

– Доктора, доктора скорее! – крикнул Зубов.

Но уже несколько человек без приказания кинулись за Роджерсоном…

* * *

Лежит на кровати больная.

Пена клубится, хрипение то затихает, то снова оглашает спальню, нагоняя страх на окружающих…

– Кровь надо пустить, – говорит Роджерсон.

– Нет, нет, боюсь я, – вскрикивает Зубов, – вдруг умрёт… Спасите, помогите…

Пожимает плечами старый врач. Голову потерял фаворит. Но ничего сделать нельзя…

Отирают больную, припарки ставят, отирают кровавую пену на губах…

Осторожно подошёл к нему Алексей Орлов, большой, сумрачный, со старым шрамом на щеке.

Он за делом приехал сюда, тайно говорил с Александром Павловичем… Думал новый поворот дать судьбе, ввиду скорой смерти императрицы, которой все ожидали…

Но уклончивый, осторожный Александр только сказал:

– Если есть завещание, если признают меня, значит, – воля Божья. А сам я ни в какие авантюры ни с кем не войду…

Вот почему явился немедленно во дворец Орлов, как только услыхал чёрную весть.

Подошёл он к фавориту, нагнулся и шепчет:

– Вы растерялись. Мне жаль вас… Пошлите брата какого-нибудь к цесаревичу… на всякий случай, понимаете? Дайте ему скорее знать, что тут делается.

Посмотрел широкими глазами, словно не понимая, фаворит, сообразил, крепко пожал руку Орлову и пошёл к брату Николаю, стоящему с другими в соседнем покое.

Выслушав брата, Николай Зубов поскакал в Гатчину. Павел быстро явился во дворец.

Встретя сыновей в первом покое, он сказал:

– Александр, поезжай в Таврический. Там прими бумаги, какие есть… Ты, Константин, с князем, – указывая на Безбородко, продолжал Павел, – опечатаешь бумаги, какие найдутся у Зубова… И потом будь наготове…

Бледен цесаревич, но спокоен. И даже как будто очень весел, но глубоко скрывает эту радость, которая слишком некстати теперь здесь.

Осторожно войдя в покой, где лежит умирающая, он долгим взглядом изучает её лицо…

А Роджерсон шепчет:

– Плохо, ваше величество… До утра вряд ли продлится агония…

«Агония?.. Так это – агония!» – про себя думает Павел. И вдруг вздрогнул. Какое-то мягкое, тяжёлое тело мешком рухнуло к его ногам.

Это – Платон Зубов. Тот, кто дал ему знать о радостной минуте… Тот, кто много мучительных минут доставил цесаревичу.

Что скажет этот человек, такой надменный, чванный всегда? А теперь – постарелый сразу, с красными, напухшими от слёз глазами, с дрожащими руками, которые ловят ботфорты цесаревича…

– Простите! Помилуйте грешного! – слезливо, по-бабьи как-то молит фаворит, припадая грудью, увешанной всеми орденами и звёздами, к пыльным ботфортам Павла, ловя его руки. – Пощадите!..

Он по-рабски целует узловатые руки, сухие пальцы цесаревича… Трость, знак дежурного флигель-адъютанта, упала, лежит рядом с Зубовым…

Первым движением цесаревича было пнуть носком в лицо низкого вельможу.

Но он удержался – кругом такая толпа. Мужчины, старые воины, плачут, глядят на Павла, как на чужого. И не думают даже, что в эту минуту он стал их господином, как раньше была эта умирающая женщина…

Нельзя начинать искренним порывом. Надо надеть маску.

Знаком велит он подать ему трость Зубова. Вежливо трогает за плечо фаворита, ползающего червяком у его ног.

– Подымитесь, встаньте… Не надо этого. Берите свою трость. Исполняйте свой долг, правьте служебные обязанности… Друг моей матери будет и моим другом. Надеюсь, вы станете так же верно служить мне, как и ей служили…

– О, ваше величество…

– Верю…

Дав знак сыновьям, он вышел с ними в кабинет, запер за собой дверь.

Один Безбородко последовал за ними.

– Ну, вы идите, как я сказал… К Зубову и в Таврический. А я тут погляжу с князем.

Цесаревичи ушли.

Павел быстро нашёл в одном из столов то, что искал: большой пакет, перевязанный чёрной лентой, с надписью: «Вскрыть после моей смерти в Сенате».

Дрожит развёрнутый лист в руках Павла. Немного там написано. Но такое ужасное для него… Стиснул зубы, стоит, бледный, в раздумье… На Безбородку кидает растерянные взгляды.

Старый дипломат негромко замечает:

– Как холодно нынче… Вон и камин зажжён… Погрейтесь, ваше величество… У вас будто лихорадка…

Указал на огонь, а сам подошёл к окну, глядит: что делается перед дворцом?

Павел у камина… Дрожит рука… Миг…