Свидетельство - Лайош Мештерхази

…Самое трудное из всего, что выпало нам на долю, уже позади, — слышал он свои слова. — Самое трудное, когда-либо выпадавшее на долю одного поколения. Мир!.. Отныне «дом» будет означать: семейный очаг, свет и тепло, а не сумрак бомбоубежища. И город станет городом, а не ощетинившейся, как еж, боевой позицией… Не будут разлучаться семьи, и дети будут расти не для того, чтобы убивать или быть убитыми — но чтобы жить. Мир, свобода, демократия во всем мире!

Насилие царило до сих пор над судьбами народов; отныне ими будут править честь и разум. Землисто-серое единообразие смерти — вот что являлось социальной идеей общества на протяжении многих лет. Отныне же личность будет развиваться свободно, и жизнь засверкает сотнями тысяч красок. Мы как бы воспрянули теперь от страшной, болезненной спячки! Пришел мир — и слова, и поступки, и вещи обрели их первозданный, здравый, истинный смысл. Помните: у немцев было изобретение — машина для разрушения железных дорог. Она переламывала шпалы, разбрасывала в стороны рельсы, двигаясь при этом со скоростью пятидесяти километров в час. Удивительное творение! Немцы гордились им, даже в кино показывали его «работу». Помните? Так вот до чего докатились наука и культура — до этой самой машины, ломающей железные дороги?! Но с этим покончено! Отныне каждый, кто пашет и сеет, будет уверен, что он сам и соберет свой урожай; всякий, запуская станок, будет знать, что делает это во имя жизни. Всякий, кто ночи напролет думает, склонясь над книгой, проектом, формулой, микроскопом, будет знать, что завтра мир сделается еще более прекрасным. Наступил мир!

Когда Ласло среди гула возбужденных голосов шел с балкона в кабинет, ему показалось, что кто-то шепотом произнес: «Его преподобие Саларди». Ласло обернулся на голос и увидел, как Поллак и Жужа переглянулись. Ласло и сам не был уверен, что не ослышался. Когда он искоса посмотрел на Поллака и Жужу, Жужа покраснела и тотчас же принялась громко отдавать распоряжения о демонстрации.

Колонна демонстрантов, возглавляемая Жужей и Поллаком, двигалась по замысловато-извилистому маршруту. Непонятно почему, но сперва они спустились к Табану, потом вернулись назад, на улицу Месарош, по улице Коронаёр снова двинулись вниз, на Вермезё. Может быть, они рассчитывали, что с каждым шагом колонна будет расти, подобно снежному кому? Но получилось как раз наоборот. Люди уже успели устать от непривычно частых демонстраций, митингов. Вечерние сумерки быстро сгущались в ночную мглу, все притомились, вспомнили, что пора бы и поужинать! Одним словом, извилистый маршрут демонстрации скорее способствовал тому, чтобы люди, как только оказывались вблизи своего дома, разбредались — сначала выходили на тротуар, а затем исчезали в примыкающих переулках.

На углу улицы Мико, неподалеку от районного комитета партии мелких хозяев, из колонны вышел Озди, и, словно по команде, вокруг него тотчас же собрались его приверженцы: раскрасневшийся от ходьбы Альбин Шольц и другие вожаки партии. На минутку выскочил из двигавшейся мимо колонны и Хайду, чтобы по-дружески приветствовать Озди. Подошел председатель управления Нэмет с несколькими чиновниками. Все они, здороваясь, пожимали друг другу руку, разглядывали демонстрантов, как бы дожидаясь конца колонны, чтобы пристроиться в ее хвосте. Видя всеобщее ликование, улыбались и они. А Нэмет даже проскандировал раза два вместе со всеми: «Конец войне, ура миру!»

— Политическая обстановка теперь-то, во всяком случае, изменится! — мечтательно, словно сам с собой, говорил Озди, покачивая в воздухе мясистой, толстой ладонью, с виду совсем не интересуясь, слушает его кто или нет. — Союзная контрольная комиссия — не так ли? Четыре державы-победительницы — не так ли? Все четыре! Военная ситуация больше не диктует необходимости односторонних действий… Ну, и во внутренней политике… тоже…

Все слушали его со вниманием, да он и сам, не скрываясь, обращался теперь к окружившим его приверженцам.

— Прорывы, «чудо-оружие»!.. — насмешливо покрутил он головой. — Конечно, были помешанные, до последнего мига верившие в гитлеровское «чудо-оружие»… Бог с ними, что о них и вспоминать. Интерес представляют для нас не они, но большие, основные массы. Пока еще пассивно выжидающие! Для венгерского народа это чрезвычайно характерно, чрезвычайно! Каждому политику, мечтающему об успехе, нужно помнить, что за многовековую свою историю наш народ научился одному: пассивному выжиданию, пассивной поддержке, пассивному сопротивлению. Это целая гамма оттенков, но все они выдержаны в пассивной тональности…

Хайду слушал с загадочной, мудрой усмешкой и молчал, как человек, знающий и то, о чем говорится, и еще сверх того — только не желающий говорить.

— На смену временности приходит постоянство. Консолидация. — Озди метнул взор на Хайду и поднял указательный палец. — Консолидация и историческая преемственность, не так ли? Какую роль будут отныне играть те, кто до сих пор пассивно выжидал? Вот в чем основной вопрос политики! — Озди неожиданно оборвал свой монолог, рассмеялся. — Ну, я не хочу ни пророчествовать, ни лекций вам читать. Там видно будет!..

И, все еще посмеиваясь, пожал руку Хайду. Простился с ним и председатель управления.

— Я вернусь еще, — пообещал он. — Нам ведь обязательно нужно быть возле комендатуры.

Нэмет подхватил под руку Новотного, и они встали в хвост колонны. С ними вместе к колонне пристроились и Хайду и Альбин Шольц — этот по знаку Озди. А от демонстрации все отрывались, откалывались кучки людей, и когда колонна вновь возвратилась на улицу Аттилы, из пяти сотен демонстрантов не осталось и полутора сот. Только гуще стал лесок флагов, четче шаг и дружнее крики молодежи: «Вой-не ко-нец, у-ра ми-ру!»

Возле Бугатовской лестницы из колонны выбрался грузный советник Новак, а за ним и Соботка с Шерером. Остановились на мостовой, завертели головами, будто искали кого-то. В хвосте колонны увидели Ласло. Соботка поспешно сдернул с головы шляпу, другие двое тоже почтительно раскланялись. При встрече они теперь всякий раз приветствовали Саларди в этой подобострастно-навязчивой манере.

— Большой шишкой стал! — отметил Шерер.

Они повернулись и стали подниматься по лестнице. Новак, обращаясь к Соботке, игриво бросил:

— Кто бы мог только подумать: такой «знаменитый человек» — и живет с нами под одной крышей!

Но Соботка промолчал. Ответил за него Шерер:

— Я всегда это знал. Он же из газеты «Непсава!»

— Да, как видно, он был прав, — осторожно заводил разговор Новак. — Что ж, он ведь и за границей побывал. С широким, можно сказать, кругозором молодой человек.

Никем не поддержанный, Новак умолк. Вообще с тех пор, как кончилась жизнь в бомбоубежище, связывавшие их троих духовные узы заметно ослабли. Соботку снова избрали уполномоченным по дому, никого лучшего не нашли. Да и почему бы, собственно, не его? Новак успешно прошел проверку и работал теперь на почте главным инженером. Шерер в последнее время орудовал в Отделе общественного снабжения в Буде.

Теперь, встречаясь, они осторожно прощупывали друг друга. Но высказывать свое собственное мнение ни одному из трех не хотелось.

Уже на самом верху, в конце переулка-лестницы, им повстречался Казар — тот самый светловолосый инженер-железнодорожник, что когда-то помог им откатить с улицы бетонную глыбу. Ему оказалось по пути с ними, и, может быть, потому Новаку и Соботке больше и не хотелось заводить откровенный разговор. Но нетерпеливому Шереру трудно было отмалчиваться:

— Так кто же все-таки прав? Еще ведь не ясно, на ту ли лошадь вы поставили! Нет, совсем еще не ясно.

Соботка боязливо оглянулся и поглубже натянул шляпу на лоб. Новак как-то обиженно заворчал:

— Мне-то что? Мне все равно. Я говорю, как оно есть. Я — инженер. По складу души, так сказать, конструктивный человек. Войну я ненавижу: она у меня унесла сына. Вы-то уж знаете, что я никогда не был сторонником гитлеризма. У меня была своя концепция, что двадцатый век в Европе будет принадлежать немцам, так же как девятнадцатый принадлежал французам. На историко-философской основе. С тысяча восемьсот семидесятого года немцы предпринимают известные вам всем попытки для выполнения определенной исторической миссии, не так ли? Попытки весьма и весьма неудачные. Словом, с чисто историко-философской точки зрения: Гитлер — никто и ничто, он слепое орудие в борьбе идей. Однако же немцы, как видно, оказались неспособными к выполнению исторической миссии… Теперь очередь за русскими…

— Гм! — улыбнулся Шерер. — Историческая миссия! Верно. Но она не обязательно должна проявляться в том, чтобы выиграть войну. Исторические силы!.. Вспомните Наполеона! Вы думаете, внутри так называемых «союзных наций» все в порядке?.. А историческая миссия немцев проявилась уже хотя бы в том только, что они побывали в России… И теперь сила России уж не та, что прежде…