Люди как боги (сборник) - Сергей Снегов

– Вы указали на важный факт, Эли. Вероятно, сдвиг времени по фазе, или разрыв его, как считает Голос, был в нашем корабельном мирке таким крохотным, что предметы и отреагировать на него не успели. За период в одну-две секунды в мире вещей практически ничего не меняется. Но для живой клетки, особенно нервной, несуществование в течение секунды уже подобно крохотной смерти. В дальнейшем нам придется считаться с этим фактом.

– Хуже всех пришлось Трубу. – Я, как и Ромеро, говорил шепотом. – Удар по нервным клеткам привел к тяжелой болезни. Страдания души породили муки тела.

– Труб, кажется, чувствует себя лучше. Смотрите, Эли, он задвигался!

Но то было не оживление, а агония. Тело Труба свела судорога. Он приподнялся, тяжело забил крыльями. Он пытался что-то сказать, но вместо речи из горла вырвался смутный клекот. Я опустился на колени у постели, прижался головой к огромной волосатой груди, несколько минут слышал, как нервно, гулкими ударами билось сердце – и как удары слабели и на каком-то из них, лишь едва-едва стукнув, сердце вдруг замолкло. А тело старика еще дергалось и шевелилось – и, медленно окаменевая, вытягивалось на постели. Крылья снова бессильно упали на пол. Труба больше не было.

– Все, Мери! – сказал я, поднимаясь. – Все, все! Еще один друг ушел. Чья теперь очередь?

Мери плакала. Ромеро молча стоял у постели, слезы текли по его щекам. Я вдруг с грустной нежностью увидел, что неизменная его трость теперь нужна ему не только для подражания древним, а чтобы не пошатываться. Гиг стал рядом с Ромеро и торжественно и скорбно загремел костями – этот похоронный грохот будет вечно звучать в моих ушах.

Еще один прозрачный саркофаг добавился в консерваторе.

Эту ночь я не спал – и последующие ночи не спал. Ромеро говорит, что в старину бессонница была распространеннейшей болезнью и люди глотали разные лекарства. Но мало ли каких болезней не бывало в древности! Они – одно из тех наследий, которые мы не перетащили в свой век. Мне всегда казалось чудовищным, что люди не могут уснуть, когда надо спать, тем более – когда еще и хочется спать! Я останавливаюсь на поразившей меня бессоннице не для того, чтобы рассказать о своих страданиях. Я перенес смерть Веры и Астра, гибель Аллана, Леонида, Лусина – это все были не меньшие потери, чем уход в небытие Труба. Я не спал оттого, что не мог справиться с мыслями. В часы дежурств и встреч слишком многое мешало сосредоточиться. Для размышлений мне нужно одиночество. И я вставал, когда Мери засыпала, и шел в свою комнату, и смотрел на маленький звездный экран – на нем была все та же жуткая картина: осатанело летящие друг на друга светила, дикая звездная буря, какой-то давным-давно грохнувший на всю Вселенную и с той поры непрерывно продолжающийся звездный взрыв. И я думал о том, что мог бы означать такой звездный хаос, такое чудовищное отсутствие даже намека на порядок, не говоря уже о величественной гармонии звездных сфер? Ольга бросила фразу: «Ядро кипит». Фраза не выходила у меня из головы. Что заставляет ядро кипеть и расшвыриваться звездами, как брызгами? Какой нужен страшный перегрев, чтобы заставить гигантские светила метаться, как молекулы в автоклаве? Не меняет ли перегрев ядра свойства пространства? Вот уж о чем мы еще мало знаем – о пространстве! Оно не пустое вместилище материальных предметов, ибо превращается в вещество и вещество опять становится им. Но что еще мы поняли в нем, кроме этой простейшей истины? Пространство – самая тайная из тайн природы, самая загадочная из ее загадок! А время? Не перегрето ли здесь и оно? Мы привыкли к спокойному, ровному, одномерному времени нашей спокойной, уравновешенной звездной периферии – что мы знаем о том, каким еще оно может быть? Тот, кто видит океан в штиль, может ли представить себе, каким он становится в бурю? «Здесь время рыхлое, оно разрывается, здесь время больное, рак времени!» – разве не твердил об этом Оан? Это была пустая угроза – или предупреждение? И разве оно, это предупреждение, не оправдалось? Время разрывалось, прошлое не смыкалось с будущим через настоящее – каждая клетка нашего тела о том вопила! Бедный Труб – жертва разрыва времени! А если бы оно не разорвалось? Все бы мы тогда стали жертвой катастрофы: и звездолеты, и сами звезды. Какой исполинский взрыв потряс бы ядро, взорвись внутри него эта сотня светил! В ядре их миллиарды, но разве тонна атомной взрывчатки не сворачивает миллиардотонные горы?

– Постой! – сказал я себе. – Постой, Эли! Это же очевидно: разрыв времени предотвратил взрыв доброй сотни светил! Когда атом летит на атом, молекула на молекулу, их предохраняет от столкновений электрическое отталкивание, их отшвыривает электрическая несовместимость. Благодаря этому мы и существуем – предметы, организмы, произведения искусства: крохотные ядра наших атомов не могут столкнуться лоб в лоб. А здесь, в этом большом ядре? Здесь нет электрических сил, отшвыривающих звезды одну от другой. Зато есть ньютоновское притяжение, толкающее их друг на друга в суматошной, дикой беготне. Ах, Ньютон, Ньютон, древний мудрец, ты же запроектировал неизбежную гибель всей Вселенной! И гибель не совершается лишь потому, что действует другой закон, более могущественный, чем твое всемирное тяготение, чем электрическое притяжение и отталкивание – искривление и разрывы времени. Вот она, гарантия устойчивости ядра! Подвижность твоего времени, ядро, спасает весь мир! Нет, это не болезнь, это мощный физический процесс: дисгармония времени обеспечивает устойчивость ядра! Несовместимость одновременности, взаимоотталкивание времен. Но Труб прав – это не для нас, это решительно не для нас!

Так я размышлял, то логично, то путано. Холодно выстраивал цепь причин и следствий – и страстно восставал против них. И во мне зрело убеждение, что надо скорей убираться из ядра, пока мы не погибли. Да, правильно, большинство звезд Галактики сосредоточено в ядре. Но жизнь здесь невозможна. Жизнь – явление периферийное. «Нет!» – говорит нам ядро, и это убедительно. Что ж, и «нет» – тоже ценный результат экспедиции, мы ведь не ждали, что нас всюду будет встречать только «да, да, да». Запрет соваться в адское пекло не менее важен, чем приглашение царствовать в новооткрытом раю. Пора убираться из звездного ада! Пора убираться!

Именно такими словами я и внес на совет капитанов предложение закончить экспедицию в ядро.

Мы начали готовиться к возвращению в родные звездные края.

9

В одном мы все были согласны: ядро Галактики – гигантская адская печь для вещества, пространства и времени. Почти без возражений приняли и мою гипотезу: разрыв времени гарантирует устойчивость ядра, гармония ядра – во взаимоотталкивании одновременностей! Один Ромеро заколебался.

– О, я понимаю, дорогой адмирал, иначе вы и не могли бы объяснить парадоксы ядра. Если будет предложено два решения любой загадки, одно – тривиальное, другое – диковинное, вы выберете второе. Такова ваша натура. Вы удивляетесь, только если нет ничего удивительного.

– Не понимаю ваших возражений, Павел, – сказал я раздраженно. Разговор происходил после того, как Ромеро вместе с другими проголосовал за мое предложение.

– Ваша гипотеза, что убийственный закон тяготения Ньютона ведет мир к гибели…

– Не убийственный, а порождающий неустойчивость в больших скоплениях масс.

– Да-да, неустойчивость! Все это остроумно, не буду отрицать, мой проницательный друг. Разрыв одновременности, даже сдвиг времени по фазе, безусловно, гарантирует устойчивость ядра, если такой разрыв будет возникать в нужном месте и в нужный момент. Две руки не сомкнутся в рукопожатии, если одна протянута раньше, другая позже. Но видите ли, мудрый Эли, вряд ли уместно решать одну загадку путем выдумывания другой, куда более темной.

– По-вашему, я выдумал разрыв времени? Не скажете ли тогда, Павел, какая причина швырнула вас недавно на пол и заставила потерять сознание?

– Разрыва времени я не отрицаю. И что валялся на полу – правда. Факты – упрямая вещь – так говорили предки. Но вы ведь создаете новую теорию, а не только описываете факты. Если я правильно понял, вы устанавливаете новый и самый грандиозный закон Вселенной: устойчивость основной массы вещества в Галактике гарантируется неустойчивостью времени. Его несохранением определено сохранение звездного мира. По-вашему, однолинейное течение времени есть своего рода вырождение его в звездных перифериях. И мы, пользующиеся этим, зачислены в звездные провинциалы.

– Вас это оскорбляет, Павел? Так любимые вами предки считали Землю центром Вселенной, а человека – венцом творения. Вы тоже придерживаетесь такого представления о мире?

– Осмелюсь заметить, адмирал: вы считаете меня большим глупцом, чем я есть. Но не могу не признаться: мне как-то обидно, что сама жизнь порождена тем, что время в районах жизнетворения выродилось в однолинейность, что в некотором смысле она представляет собой деградацию материи. Если не человека, то жизнь как таковую я всегда считал венцом развития. Такое разочарование…