Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Ваше ходатайство принимается, мистер Таттл.

Пронзительная до звона в ушах тишина. Она охватила весь этаж, все восемь залов. Наступил один из тех напряженных моментов, когда все ждут развязки, затаив дыхание, а затем она наступает, но по инерции все продолжают сидеть без малейшего движения, боясь шелохнуться. Хоби сверлит меня взглядом, пытаясь найти разгадку. Такого поворота он явно не ожидал. Тщательно продуманный сценарий, в котором каждый персонаж действовал так, как было нужно Хоби, оказался нарушенным и вот-вот полетит ко всем чертям. Лихорадочные размышления ни к чему не приводят. Он понимает, что загнал себя в тупик и теперь нужно срочно попытаться дать задний ход.

— Судья, я снимаю свое ходатайство.

— Я только что удовлетворила его.

— Ваша честь, я сказал, что собирался заявить такое ходатайство. Я лишь обдумывал такой шаг и окончательное решение намеревался принять завтра утром. Однако я не заявлял ходатайства.

— Ваше ходатайство считается заявленным и удовлетворенным.

— Тогда я ходатайствую о пересмотре вами этого решения. Прошу вас подумать еще раз и принять окончательное решение не сейчас, но через день. Я оскорбил вашу честь. Вижу это и приношу свои извинения. Покорнейше. Покорнейше, судья Клонски. Однако подумайте еще раз.

И я думаю — но не целый день. Мне хватает одного мгновения. Где-то в глубине сознания я вечно буду сидеть здесь, вынося приговор самой себе, выступая от имени своих убеждений, страшась своих собственных слабостей, борясь со своим прошлым. Объективность, конечно же, относительна и может проявляться лишь в той или иной степени. Однако, подвергнувшись воздействию всех враждебных внешних сил, которые давили, толкали, разрывали на части — после Брендона Туи, Сета, самого Хоби и его афер с Дубински, — я больше не нахожусь в той комфортной зоне, которая в значительной мере гарантирует беспристрастность. Наверное, я должна была еще в самом начале знать, чем все закончится. Я бы довела дело до конца, если бы чувствовала себя обязанной сделать это. Однако такого ощущения во мне нет, и поэтому не буду — не могу — упускать эту возможность. Самое печальное в жизни — совершать одну и ту же ошибку дважды.

— Мистер Таттл, дело закрыто. И поскольку я председательствовала на слушаниях по нему уже единожды, то не считаю себя вправе делать это повторно. Дело будет передано председателю окружного суда, который назначит нового судью. Соответственно будет издан судебный приказ о новом слушании дела.

— Ваша честь! — скулит Хоби. От отчаяния у него начинает дрожать голос. — Пожалуйста, не делайте этого.

Я даже не утруждаю себя ответом. Мольто от изумления онемел. Когда я начинаю вставать из-за стола, он наконец приходит в себя и подходит к подиуму, чтобы заявить ходатайство.

— Обвинение ходатайствует о конфискации денежного залога.

Маленький человечек с желтовато-болезненным лицом, в котором постоянно теплится огонек неприязни или даже ненависти к сильным мира сего, требует лишить Лойелла Эдгара крова.

Я удаляюсь в судейскую. В течение часа непрестанно звонит телефон, что хоть немного скрашивает атмосферу унылого разочарования, воцарившуюся в моем офисе. Обе моих подчиненных упрямо молчат, очевидно, считая, что либо у меня сдали нервы, либо я сошла с ума. Мариэтта отвечает на все звонки в однообразной манере:

— Судья интервью не дает! — и раздраженно, чуть не с размаха бросает трубку.

Теперь каждую минуту на другом конце провода может оказаться Брендон Туи. Однако мне уже наплевать. Я ликую. Свободна! И радуюсь не по поводу избавления от ответственности. У моей радости иной источник. Ибо нет на свете большего удовлетворения, чем то, которое испытываешь, когда счастливый случай спасает тебя от собственной ошибки, вероятность совершить которую была очень велика.

Смотрю на часы. Почти четыре. Пожалуй, на сегодня я с делами покончила, и пора бы идти домой. В духе сезона судебные приставы повесили по венку на каждый металлодетектор, которыми оборудованы все проходы. Проходя по крайнему с правой стороны, я замечаю худую фигуру Томми Мольто, который тоже покидает здание. Мы подходим к единственному выходу практически в один и тот же момент.

Он приносит свои извинения за ходатайство об обращении залога за Нила в доход казны. Я даже не стала рассматривать его и только, прежде чем сойти с платформы, на которой стоит скамья, бросила на Томми сердитый взгляд.

— Я вовсе не имел в виду поставить вас в затруднительное положение, — оправдывается он.

— У нас у всех были взвинчены нервы.

— Итак, что вы думаете обо всем этом, судья? Думаете, Таттл приказал Нилу лечь на дно, чтобы не пришлось выводить его на перекрестный допрос.

Это одна из догадок, которую высказывают здесь, внизу. Приличие и благоразумие тут же накидывают на меня свою узду. В ответ я неопределенно шевелю пальцами, давая понять, что такая мысль еще не приходила мне в голову.

— Руди думает, что он покончил с собой.

— В самом деле? — Это предположение наполняет меня тревогой. — Причина?

— Он странный парнишка. Хотя какой он, к черту, парнишка! — фыркает Томми. — Ему уже за тридцать. Он объявится. Готов побиться об заклад.

— Увидим, Томми. Как говорится, события приняли странный оборот. Непредсказуемый.

— Да уж.

— При ваших ограниченных возможностях вы проделали отличную работу.

Я говорю ему, что прямой допрос Эдгара он провел просто блестяще. Услышав комплимент, он весь начинает сиять, как маленький мальчик. Бедный Мольто! Он так редко слышит добрые слова в свой адрес. Я бы сказала что-либо подобное и Хоби, но вряд ли он когда-либо станет разговаривать со мной снова.

— Обе стороны хорошо показали себя, — добавляю я справедливости ради.

Томми мрачно смотрит в сторону.

— Он достал меня до самых печенок, — произносит Мольто и мотает осунувшимся, усталым лицом из стороны в сторону. Затем устремляет пытливый взгляд на меня. Им овладела уже другая мысль. — Почему вы сделали это, судья?

— Повторное слушание? Это был единственный выход, — отвечаю я. — С учетом всех сложившихся обстоятельств.

— Зато я вроде как отвел душу. — Он смеется над своей готовностью согласиться на ничью. — Я думал, что у меня появились отличные шансы выиграть дело, когда мы начали.

— Может быть, в следующий раз.

Такая мысль тоже вызывает у него смех. Все тот же тихий, самоуничижительный, кхекающий смешок, выражающий обиду и скептицизм разуверившегося во всем человека.

— Это уже буду не я. На роль послушной обезьянки они могут подыскать кого-нибудь еще, — говорит он и опять погружается в свои мысли. Секунд десять спустя добавляет: — Возможно, и вообще никого не будет. Ни Хардкора, ни папашу Нила второй раз на свидетельское место не посадишь. Не то чтобы я верил в демагогию Таттла. Нет, совсем нет. Я думаю, что парень ошибся, судья.

— Вы не доказали этого, Томми.

Наступил момент откровения, которого мы оба хотели. Он дергает плечом.

— Ладно, я выбрался из этой передряги без потерь. И то хорошо.

Я так зациклилась на собственных успехах и неудачах, что совсем упустила из виду, что у других людей тоже есть свои интересы в этом деле. Все они оказались в победителях: прокуратура, Нил, которому, очевидно, не грозит повторное судебное разбирательство. Наверное, и Хоби. Меня пронзает страх: такое решение может прийтись по вкусу и Брендону Туи. Возможно, он даже сделает комплимент моим дипломатическим способностям. Остается Эдгар. Его положение такое же незавидное, как и на начало сегодняшних слушаний. Такой расклад никак не спасает его репутацию.

— Я так рада за вас, Томми. Как замечательно, что хоть кто-то становится героем.

Томми, пребывающий в задумчивом настроении, только иронически покачивает головой. Эта система стала для него жестоким испытанием, догадываюсь я. И хорошо понимаю его. В мою бытность в прокуратуре бывали дни, когда казалось, что не существует никаких закономерностей, просто случайные результаты и логические обоснования, построенные уже после того, как факт имел место.

— Герой, — говорит он. — Вы знаете, кто я? Я болван. Обычный мелкий винтик, который делает свою работу, тянет лямку, каждый день ходит на завод и вкалывает изо всех сил, а затем приходит домой, и его пилит жена, и одолевают дети своими причудами. Я делаю свою работу. И всегда делал ее. «Расследуй это дело, Томми». Хорошо, я его расследую. Я читаю полицейские рапорты, допрашиваю свидетелей, выступаю в суде. Что они там в анфиладах власти думают или делают, останется недоступным для моего понимания. Я никогда не был политиком. В этом и заключается моя проблема. Я не умею думать так, как они. У этих парней в мозгах шестеренки внутри шестеренок, колесики внутри колесиков. Они сидят в задней комнате с окружным прокурором и строят свои козни, попивая скотч. Им доставляет большое наслаждение обсуждать, что и кто замышляет и насколько можно верить тому, что говорят люди. Я не знаю, какие там принимаются закулисные решения. Я занимаюсь делом, которое мне поручили. Они думают, я не понимаю, что я уже отработанный пар, мальчик для битья, ширма. Они послали меня сюда, чтобы проиграть дело. Я знаю это, знал с самого начала. Но все равно взялся за него. Я был настроен биться до самого конца и победить.