Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

наказывает. И еще больше накажет… Нет, не будет тебе, Лидка, благодати…

Мама в нерве — к бабушке, а бабушка моя была мудрая, успокаивала дочь:

— Что ты слушаешь ее, ведьму?.. Не надо эту профессиональную ведьму слушать.

Но «ведьма», когда здоровая была, действительно работала в этом образе, видимо, неплохо: к ней постоянно с улицы какие-то клиенты, с которыми наша бравая, когда здоровая была, старушка Меланья Давыдовна играла в карты, жгла свечи — и все было тихо-тихо, если б только потом не эти зловещие кровавые пятна на полу и соседские ссоры, пока она не померла.

А еще были добрые, другие, по-настоящему добрые соседи — Тяпкины. Эти жили чистенько и аккуратненько, как только могут жить бедные интеллигентные люди.

Не жалуясь ни на что и при этом видя адекватно все, что творится вокруг. Что-то, я бы сказал, чеховское было в их быте, неубиваемо русское, простое и искреннее.

Иначе зачем бы им понадобилось помогать нам?

Бывало множество раз — приходил я из школы домой, бабушке меня нечем кормить, ну, абсолютно нечем, так эти Тяпкины выйдут на кухню, видят: наша керосинка холодная, сами постучат:

— Марик, иди к нам, отобедай, детка!

Подкармливали меня!..

А могли бы и не подкармливать. Могли бы отвернуться и не заметить, начхать, голодный я или сытый…

Помню я их гороховые супы, их пирожки с повидлом и даже огурчики, нарезанные тонко и лежащие на тарелочке этаким веером.

И как такое запоминается? Да еще до сих пор в голове сидит где-то далеко, но всплывает сейчас с поразительной ясностью, лишь воспоминания о нищем, голодном детстве могут так всплывать и так волновать на старости лет.

17.1.1947 г.

Дорогая моя Л иду ка! Доехал я превосходно. Все же занял верхнюю полку, улегся и проспал до самого Ярославля. Здесь сразу же пересел в другой поезд, также занял вторую полку и проспал до Рыбинска.

Сейчас уже на месте, приступил к выполнению своей задачи. Отсюда выеду 19-го утром, в Горький приеду оказывается, рано 20-го числа, а в Шерстки, значит, попаду 21-го. Чувствую себя хорошо.

Как ты доехала домой с вокзала? Как здоровье? Любимая моя женушка! Спасибо тебе за прекрасные дни, проведенные мною с тобой.

Целую тебя и сына, твой Сема.

Привет маме, всем родным.

Переборы, 18.1.1947 г. 5 час. веч.

Любимая женушка!

Дела все закончил. 15 6 ч.45 м. поездом отправляюсь в Рыбинск (это —14 км). На вокзале пробуду ночь, а в 9 ч. 25 м. утра поеду в Горький.

Здесь стоит исключительно теплая погода, тает, ноги в валенках промочил насквозь, как ты и предсказывала. Хорошо еще, что в моем распоряжении была здесь лошадь, я все время разъезжал, а то было бы еще хуже. Ночевал в гостинице на дрянной постели. Лег поздно, так как освободился от дел в Управлении только в 2 ч. ночи. Но успел все сделать, все оформить. В самом городе не пришлось побывать, но прошел вчера через него.

Город большой, но унылый…

Как здоровье твое, самочувствие? Я уже скучаю по тебе и сыну. Будьте здоровы, дорогие мои! Горячо обнимаю и целую вас, ваш Сема.

Привет маме, Самуилу, всем родным. Пиши.

Шерстки, 21.1.1947 г.

Дорогая моя Лидуська! Вот я и приехал на место, сегодня утром. Доехал хорошо, останавливался вчера в Горьком.

Здесь все по-старому, квартира в порядке. Последнюю эту декаду придется, наверное, много работать, чтоб наверстать упущенное.

Как только будут у меня деньги, я вышлю тебе 400–500 рублей. Думаю, что это будет к 1-му числу, не позже. Я тебя очень прошу, моя любимая женушка, писать мне чаще, — уж очень тоскливо мне здесь одному.

Завтра в клубе концерт, в котором буду петь.

Ликин! Если случится купить материал на подкладку моего пальто, то купи, потому что она совсем изорвалась. Получила ли ты мои открытки с дороги? Как ты доехала домой с вокзала?

Как здоровье и работа? Как успехи Мароника?

Привет маме.

Крепонько целую. Твой Сема.

1.11.1947 г.

Дорогая Лидука!

Вот видишь, каку нас получается? До сих пор от тебя нет ни одной весточки. Я уж послал тебе несчетное количество писем, а ты молчишь… Почему?

На каждое мое письмо, или открытку, ты ведь должна отвечать. Мы с тобой так и договаривались, но ты, почему-то, не выполняешь.

Я очень беспокоюсь, в чем дело?

В ближайшие дни вышлю тебе 400рубл. Как только получишь, сообщи. У меня все по-старому. Работаю много, думаю, что февраль пройдет успешно, много проделано для этого подготовительных работ. Сейчас у нас крепкие морозы.

Как вы живете, любимые мои?

Как здоровье?

Скажи Маронику, чтобы написал мне письмо. Целую тебя и сына крепко, крепко, твой Сема.

Привет маме, Самуилу, родным.

Мамина косынка попала в чемодан и я ее завез. Будет в целости. Когда приеду — привезу.

Шерстки, 21.11.1947 г.

Дорогая моя Лыка!

Пользуюсь случаем, что возвращается в Москву Василий Васильевич Иванов, и передаю с ним письмо и живой привет.

Он, примерно, расскажет про мое житье-бытье, про работу, про питание.

Твое письмо с открыткой Марика от 9.11я получил. Очень удивлен тому, что мои письма так плохо доходят до тебя. Поступил ли мой перевод от 4.IIна 400рублей?

Ликин! Я уже писал тебе, что мне необходимы 1 7/ тысячи руб., и я просил тебя взять их со сберкнижки и срочно, по телеграфу, выслать их мне, — я должен рассчитаться.

Писал ли я тебе о том, что к 1-му апреля я собираюсь обязательно приехать домой? Я уж имею договоренность, что меня пустят.

В тот момент, когда я пишу эти строки, принесли мне твое письмо от 17.11, — очень обрадовался ему. Но зачем ты упрекаешь