ГУЛАГ. Паутина Большого террора - Энн Эпплбаум

10 июля 1954 г. ЦК КПСС издал постановление, возвращавшее лагерникам на общем режиме восьмичасовой рабочий день, упрощавшее лагерный режим и облегчавшее досрочный выход на свободу при условии хорошей работы. Особые лагеря были упразднены. Заключенным можно было переписываться и получать посылки, иной раз практически без ограничений. В некоторых лагерях можно было выписывать семьи или ими обзаводиться. Сторожевые собаки и часовые на вышках уходили в прошлое. Увеличился ассортимент товаров в ларьках: заключенные могли теперь покупать одежду, а порой даже апельсины.[1378] В Озерлаге летом разрешили сажать цветы.[1379]

В верхних слоях советской элиты к тому времени началась более широкая дискуссия о сталинской юстиции. В начале 1954-го Хрущев затребовал и получил справку о том, сколько человек было осуждено за контрреволюционные преступления с 1921 года и сколько таких заключенных находилось в лагерях и тюрьмах в текущий момент. По очевидным причинам представленные данные были неполными: в них, в частности, не вошли миллионы сосланных без суда и те, кто был несправедливо осужден по неполитическим статьям. Тем не менее даже эти цифры, говорящие о людях, подавляющее большинство которых были казнены или лишены свободы без всякой вины, поразительно высоки. По данным МВД, в 1921 году «за контрреволюционные преступления было осуждено Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной Коллегией, судами и военными трибуналами 3 777 380 человек, в том числе: к высшей мере наказания — 642 980 человек, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже — 2 369 220 человек, в ссылку и высылку — 765 180 человек».[1380]

Несколько дней спустя ЦК КПСС постановил пересмотреть все дела лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, в том числе дела «повторников», которых в 1948-м приговаривали к новому заключению или отправляли в ссылку после отбытия лагерного срока. Хрущев образовал для этого Центральную Комиссию под председательством генерального прокурора СССР. В республиках, краях и областях для пересмотра дел создавались местные комиссии. Некоторых политических освобождали сразу, хотя их приговоры еще не были аннулированы: подлинной реабилитации — признания государства в своей ошибке — надо было еще ждать.[1381]

Людей начали выпускать на свободу, хотя в последующие полтора года этот процесс шел мучительно медленно. Иногда без объяснения и без реабилитации освобождали тех, кто отбыл две трети срока. Других беспричинно держали за колючей проволокой. Хотя все знали, что лагеря убыточны, гулаговское начальство сопротивлялось их закрытию. Нужен был, судя по всему, еще один толчок сверху.

И в феврале 1956 года этот толчок был дан. На XX съезде КПСС Хрущев произнес свой «закрытый доклад». Впервые публичной критике были подвергнуты Сталин и окружавший его «культ личности»: «После смерти Сталина Центральный Комитет партии стал строго и последовательно проводить курс на разъяснение недопустимости чуждого духу марксизма-ленинизма возвеличивания одной личности, превращения ее в какого-то сверхчеловека, обладающего сверхъестественными началами, наподобие бога. Этот человек будто бы все знает, все видит, за всех думает, все может сделать; он непогрешим в своих поступках.

Такое понятие о человеке, и, говоря конкретно, о Сталине, культивировалось у нас много лет».[1382]

Во многом доклад был тенденциозным. Перечисляя преступления Сталина, Хрущев фокусирует внимание почти исключительно на жертвах 1937–1938 годов, на расстреле девяноста восьми членов ЦК партии и некоторых старых большевиков. «Волна массовых репрессий в 1939 году стала ослабевать», — заявил он, что было махровой ложью: в 40-е годы число заключенных выросло. Он упомянул о депортации чеченцев и балкарцев, — возможно, потому, что не приложил к ним руку, — но обошел молчанием коллективизацию, голод на Украине и массовые репрессии на Западной Украине и в Прибалтике, поскольку ко всему этому он, вероятно, сам был причастен. Он сказал о реабилитации 7679 человек, и, хотя зал ему аплодировал, это была ничтожная доля тех миллионов безвинно осужденных, о которых Хрущев знал.[1383]

При всех его недостатках, доклад, который вскоре огласили на закрытых заседаниях парторганизаций по всей стране, потряс Советский Союз до основания. Никогда раньше руководство страны не признавалось ни в каких преступлениях, тем более в таких разнообразных и такого масштаба. Реакцию не мог прогнозировать даже сам Хрущев. «Мы все еще находились в шоке, — писал он позднее, — а людей держали по-прежнему в тюрьмах и лагерях». Надо было как-то объяснить членам партии, что произошло с этими людьми и как с ними быть, когда они выйдут на свободу.

Доклад наэлектризовал МВД, КГБ и начальство лагерей. За считаные недели лагерная атмосфера стала еще более свободной, процесс реабилитации и освобождения наконец-то ускорился. Если за три года, предшествовавших докладу, было реабилитировано всего 7679 человек, то за десять месяцев после него — уже 617000. Для убыстрения были созданы новые механизмы. Многих осужденных тройками освобождали, что забавно, тоже тройки — комиссии в составе трех человек: прокурора, члена ЦК и реабилитированного члена партии, зачастую бывшего заключенного. Такие выездные комиссии работали в лагерях и местах ссылки по всей стране. Они были уполномочены проводить быстрые расследования дел, допрашивать заключенных и освобождать их на месте.[1384]

В первые месяцы после доклада МВД также готовилось коренным образом изменить систему мест заключения. В апреле новый министр внутренних дел Н. П. Дудоров направил в ЦК КПСС доклад с предложениями о реорганизации репрессивной системы. «Положение дел в исправительно-трудовых лагерях и колониях в течение многих лет остается неблагополучным», — писал он. Лагеря для заключенных, заявил он, следует упразднить, оставив только колонии и тюрьмы. Для самых опасных преступников предлагалось организовать специальные тюрьмы «в наиболее отдаленных, малонаселенных районах страны», в частности, в районе неоконченного строительства железной дороги Салехард — Игарка. Не столь опасных преступников рекомендовалось содержать в колониях, причем «только на территории тех краев и областей, где они проживали и работали до их осуждения», и, как правило, не использовать «на строительствах, в лесной, угольной, горнорудной промышленности и других тяжелых и неквалифицированных работах». Колонии предлагалось создавать «на базе предприятий, производящих предметы широкого потребления легкой, электротехнической, радиотехнической промышленности, а также на базе местной промышленности и сельскохозяйственных предприятий».[1385]

Выражения, используемые Дудоровым, еще показательней, чем содержание его доклада. Он предлагал создать не просто более компактную систему мест заключения, а качественно иную: вернуться к «нормальной» системе, по крайней мере к такой, которую могли бы признать нормальной в других европейских странах. Новые колонии не должны были преследовать цель самоокупаемости, их следовало содержать за счет госбюджета. Целью труда заключенных должно было стать не обогащение государства, а приобретение ими навыков, полезных для будущей жизни после освобождения.[1386]

Доклад Дудорова вызвал на удивление резкий отпор. Хотя Госэкономкомиссия и Госплан в целом его поддержали, председатель КГБ И. А. Серов решительно отверг все предложения Дудорова как «неправильные», «неприемлемые» и сопряженные с большими затратами. Реорганизация лагерной системы, по его словам, «будет создавать видимость наличия в СССР огромного количества мест заключения». Он выступил против ликвидации лагерей и запрета на использование заключенных на тяжелых неквалифицированных работах: такой труд, по его мнению, при правильной его организации «будет способствовать перевоспитанию заключенных в духе честной трудовой жизни в советском обществе».[1387]

Результатом этого столкновения между двумя репрессивными ведомствами стала весьма половинчатая реформа. С одной стороны, Главное управление лагерей (ГУЛАГ) было ликвидировано. В 1957 году прекратили существование Дальстрой и Норильлаг — два самых крупных и мощных лагерных комплекса. Упразднялись и другие лагеря. Крупные куски лагерно-производственного комплекса разобрали себе отраслевые министерства.[1388] Рабский труд никогда с тех пор не играл важной роли в экономике Советского Союза.

Вместе с тем судебная система изменений не претерпела. Суды остались столь же политически пристрастными, необъективными и нечестными. Система тюрем тоже практически не изменилась. Те же надзиратели продолжали следить за соблюдением того же режима в тех же камерах — их даже не выкрасили заново. Когда со временем система мест лишения свободы снова начала расширяться, стало ясно, что и деятельность, направленная на перевоспитание и трудовое обучение заключенных, которой придавалось такое значение, осталась столь же эфемерной и показной, как и в прошлом.