Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Господин Теодор, — спросила Лидочка, — вы все выясняли, а может, знаете, где мои родители?

— Разумеется, знаю. И не бледнейте, не ломайте пальцев. Ваши родители живы-здоровы, только у меня не было нужды их видеть.

— А где они?

— Они живут в Одессе. Вашего отца перевели туда по службе, а ваша мать часто приезжает в Ялту в надежде, что вы уже вернулись. Наверняка она оставляет какие-то весточки для вас. Вы не пробовали обратиться на почту рестанте?

— Ой, конечно, спасибо! — воскликнула Лидочка. — Конечно же, до востребования! Я завтра же пойду.

— Вы чудо, — улыбнулся снова Теодор. — Сколько вам лет?

— Мне? Уже восемнадцать.

— Вот видите. — Теодор откинулся в кресле и сплел длинные пальцы. Улыбка была как приклеенная. — Разве можно так себя выдавать?

— Выдавать?

— Если вам восемнадцать, сколько вам было два с половиной года назад?

Теодор рассмеялся скрипучим смехом человека, который так редко смеется, что не знает, насколько неприятно его смех звучит для окружающих.

— Осталась последняя загадка, — сказал Теодор, вдоволь насмеявшись, — откуда у вас второй транслятор?

— Транслятор?

— Небольшой прибор, похожий на табакерку. Прибор, который дает возможность плыть во времени. Один вы получили или унаследовали от Сергея Серафимовича. А второй?

— Второй был у Глаши. Она же отдала его Андрею!

— Так я и думал. Все сходится. Теперь, прежде чем я скажу вам главное, моя девочка, — сказал Теодор отеческим голосом, — скажите мне, где бумаги Сергея Серафимовича.

Но Лидочка была уже готова к этому вопросу — разговор давно двигался именно к нему.

— Их спрятал Андрей, — сказала она спокойно, по крайней мере ей казалось, что она говорит спокойно. — Он успел их спрятать.

— Где? Неужели он не сказал вам где?

— А зачем? Зачем они мне?

— Чтобы отдать тем, кому они принадлежат.

— Простите, но ваши вопросы мне кажутся чересчур настойчивыми. Задавайте их Андрею.

Теодор помолчал. Потом сказал тише:

— Впрочем, вы правы. Вряд ли у вас было время, чтобы обсуждать содержание этих бумаг.

Теодор медленно поднялся с кресла и навис над Лидочкой.

— Разумеется, я мог бы проверить — не обманули ли вы меня, не скрываете ли бумаги здесь, — но мне так хочется вам верить! К сожалению, так часто обманывают те, кто по всем законам божеским и человеческим должен быть безукоризненно честным. И знаете почему? Для людей благородных и искренних ложь во спасение близких оказывается выше абстрактной честности. Вряд ли вы это сейчас поймете. Но предупреждаю — берегитесь честных людей. Уж они обманывают так обманывают!

Теодор на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее, прислушиваясь, но неожиданно для него некто из коридора рванул дверь на себя, и не ожидавший этого Теодор потерял равновесие и буквально вывалился в коридор — это было как в цирке, где мим борется с собственной тенью. Потеряв равновесие, Теодор упал на колени, а над ним возникла дурацкая физиономия военлета Васильева.

— Ты здесь, моя крошка? — спросил он сонно. Но, приглядевшись, он понял, что Лидочка — не его дама сердца, и сказал: — Экскьюзе муа, поняла?

Теодор быстро и ловко вскочил с пола и толкнул Васильева в грудь. Но для того, видно, толчок не был неожиданностью. Он его парировал, и после этого получилось так, что мужчины как бы обнялись и начали толкаться и рычать.

Лидочка кинулась на помощь Теодору, повисла на Васильеве, стараясь разжать его пальцы, — все они забыли, что всего четыре часа утра. В коридоре начали открываться двери, люди высовывались в коридор, ругались, проклинали пьяниц.

Теодор вывернулся, ловко заломил Васильеву руку за спину, и из руки, звякнув, выпал пистолет — Лидочка даже и не успела разглядеть, как Васильев успел его вытащить. Затем Теодор повел согнутого Васильева к лестничной площадке и ударил ниже спины. Васильев исчез.

Лидочка подбежала к Теодору.

— Он вам не сделал больно? — спросила она.

— Нет, ничего, — сказал Теодор. Он спрятал в карман пиджака пистолет Васильева. — Не стоит оставлять ему пушку, правда?

— У него рука раненая.

— Я его знаю уже три года — он не расстается с черной повязкой, — сказал Теодор. — Вернемся к вам в номер — здесь нас могут услышать. У меня осталось две минуты.

Теодор закрыл за собой дверь, прошел к окну и стал отрывать клейкую бумагу, чтобы раскрыть его. Рама раскрылась со скрипом, и из окна потянуло холодом.

— Слушайте и не перебивайте меня. Вы не встретите Андрея. Вы меня поняли? Здесь вы не встретите Андрея.

— Что вы говорите! Не смейте!

— Не перебивайте, говорю вам! — В дверь постучали. — Вы должны уйти еще на сто дней вперед. Но только осторожно. Никогда не ставьте указатель между рисок. Вы меня поняли? Завтра же или сегодня — лучше сегодня — аккуратно уйдите на сто дней вперед. Иначе потеряете Андрея…

Дверь раскрылась. В ней стоял портье. За его спиной — другие лица. Теодор прыгнул на подоконник и исчез в синеве. Всей толпой люди от двери побежали к окну и стали смотреть вниз и что-то кричать вслед убегающему Теодору.

Портье первым повернулся к Лидочке, вспомнил о ней.

— Как он здесь оказался? — спросил он строго, будто именно Лидочка была во всем виновата.

— Я же вам говорила, я же говорила! — чужим кухонным голосом закричала на него Лидочка. — Я же просила, умоляла перевести меня в другой номер!

Портье даже опешил и развел руками. Он сказал, обращаясь не к Лидочке, а к прочим свидетелям:

— Я перевел, как и просили, а почему-то он здесь оказался.

— И ваш военлет Васильев здесь оказался! — Лидочка тоже апеллировала к свидетелям. — Что, я его тоже привела?

— Это безобразие какое-то, — сказал господин в ночном колпаке и длинной белой ночной рубашке.

Неясно было, кого он обвиняет. А может, он и сам не знал.

— Вот что, — сказал портье, — пойдете со мной, мадемуазель. Будете досыпать в швейцарской — мне вход в нее виден, — я за вами буду присматривать. И не возражать! — последнее было рявкнуто по-фельдфебельски.

По охваченной рассветной дрожью публике прошел гул. Некто, облеченный доверием и авторитетом в дни, когда не стало ни доверия, ни авторитетов, взял на себя ответственность за жизнь юной особы.

— Ясно, — сказала Лидочка. — Спасибо вам большое.

* * *

В швейцарской стоял старый кожаный диван, когда-то мягкий, но теперь весь словно горная система — пружины неровно торчали сквозь порванную кожу. Поверх пружин был положен плед, от которого пахло псиной и табаком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});