Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Григорий Богослов

А от меня, как от друга, прими совет. Положим, что хочется тебе наказать преступивших повеление твоей власти; против этого ничего не смею сказать, хотя, как говорят, эта дерзость не с общего умысла, а только безрассудный порыв некоторых молодых людей. Впрочем, отложи большую часть гнева, употреби больше рассуждения. Они скорбели о погибающей матери, не могли перенести того, чтобы называться гражданами и не иметь у себя города, пришли в сильное волнение, поступили незаконно, отчаялись в своем спасении; необычайность горя довела их до безумия. Неужели же за это городу не надобно быть городом? Нет! Чудный муж, не пиши такого определения. Уважь просьбы всех граждан, всех служащих в городе и высших чиновников; подумай, что всех равно касается это бедствие, и если безмолвствуют иные пред твоим величием, то стенают во глубине сердца. Уважь и мою седину: для меня горько, если, имея доселе великий город, с этого времени не буду иметь никакого города и сооруженный мною Божий храм со всем его благолепием после твоего начальствования обратится в жилище зверей. Не то горько, что несколько статуй будет сокрушено, хотя и это в других случаях бывает прискорбно; и не думай, чтобы стали говорить о сем мы, у которых попечение о лучшем. Но горько то, что с ними низложится целый город, произведший нечто знаменитое; низложится, когда живы и видим это мы, которые почтены тобою и думаем о себе, что имеем у тебя некоторую силу.

Но заключу об этом слово; потому что, если скажу и больше, ничего не найду тверже твоего рассудка, которым управляется столько народа, и да управляется еще и еще полновластнее на высших степенях начальства. Но и то необходимо знать великому уму твоему о припадающих к тебе, что это люди совершенно жалкие, покинутые и не участвовавшие с преступниками ни в каком беспорядке, как уверяют нас многие из самовидцев. Дай в этом деле такое определение, какое можешь признать полезным и для здешней славы, и для тамошних надежд. А мы все, что ни придет тебе на мысль, хотя не без печали перенесем, однако же перенесем. Ибо что иное и можем мы сделать? А если превозможет у тебя худшее, то одним будем огорчены и прольем слезу над бывшим прежде городом.

142. К нему же (116)

Извиняется, что по болезни не может с ним видеться и просит уважить его ходатайство за граждан назианзских.

И желание видеться с тобой горячо, и нужда просителей велика, но болезнь непреодолима, поэтому осмелился я в письме изложить эту просьбу. Уважь мою седину, которую ты (что и прекрасно) уважал уже, и даже не редко; уважь и этот недуг, который частью (если уже надобно похвалиться) произвели и труды, подъятые ради Бога; и потому пощади граждан, обращающих взор на меня как на человека, который смело может говорить с тобой; пощади и других, находящихся на моем попечении. Ибо от человеколюбия не будет никакого вреда; ты больше умеешь сделать страхом, нежели другие успевают наказаниями. А тебе взамен всего желаю иметь такого же Судию, каким сам будешь к просителям и ко мне, ходатайствующему за них.

143. К нему же (119)

Просит о снисхождении к Леонтию, лишенному священства.

Испытать на себе многое и испытать благодеяния от других доставляет ли какую пользу людям? Это научает человеколюбию и делает снисходительными к нуждающимся, потому что предварительно воспользоваться милостью есть лучший урок милосердия. Так случилось и со мной. Что испытал я в жизни, то научило меня сострадательности; и видишь ли мое великодушие? Сам, по собственным делам имея нужду в твоей снисходительности, ходатайствую за других и не опасаюсь на чужие дела истощать твое человеколюбие.

Пишу же это о Леонтии пресвитере или, лучше сказать, бывшем некогда пресвитером. Если он потерпел уже все, чего стоили его дела, то остановимся на этом, чтобы излишество не сделалось несправедливостью. А если и еще что нужно прибавить к наказанию и преступления его требуют большого унижения, то уступи это мне, и Богу, и алтарю, и общему собору иереев, к которому был он некогда сопричислен, хотя теперь и показал себя недостойным как тем, что сделал, так и тем, что претерпел. Если убедил я тебя, это прекрасно; а если нет, то представляю тебе, более достойным уважения наставником, соучастника твоего и в правлении и в доброй славе.

144. К нему же (113)

О разводе с мужем дочери Вириана.

Не везде похвальна поспешность. Потому и медлил я доселе ответом о дочери почтеннейшего Вириана, предоставляя и времени сколько-нибудь поправить иное, а вместе из того, что разведание дела поручил ты мне, о котором знаешь, как я не скор и осмотрителен в подобных случаях, догадываясь, что и доброта твоя не одобряет этого развода. Поэтому удерживался я доселе, и думаю, не без основания. Поскольку же обстоятельства дошли до крайности и необходимо сделать известным, что оказалось по исследованию и что мною дознано, то извещаю, что дочь по видимому колеблется между той и другой стороной, делится между уважением к родителям и привычкой к мужу, на словах заодно с родителями, а сердцем, не знаю, едва ли не на стороне мужа, как показывают это слезы. Ты, конечно, поступишь, как рассудится твоему правосудию и как угодно будет Богу, Который тобой во всем управляет. Я со своей стороны с большим удовольствием дал бы совет сыну Вириану оставить без внимания многое, только бы не был утвержден развод, который совершенно противен нашим законам, хотя римские законы и определяют иначе. Ибо необходимо соблюсти справедливость, которую и на словах и на деле желаю тебе всегда сохранять.

145. К Вириану (114)

О том же.

Исполнители казни не злое делают дело, потому что служат законам; не беззаконен и меч, которым казним злых. Но, впрочем, не хвалят исполнителя казни, и не с приятностью встречают убийственный меч. Так и я не хочу сделаться ненавистным, своей рукой и своим словом утвердив развод; потому что лучше быть посредником соединения и дружбы, нежели раздора и разрыва житейских уз. Эту же, кажется мне, имея мысль, и достойный удивления градоправитель поручил мне сделать допрос твоей дочери; потому что не способен я к расторжению брака приступить по всей строгости и без сердечного участия; и, конечно, не как следователя, но как епископа назначил он меня на это и сделал посредником в том, что произошло между вами. Поэтому прошу предоставить дело мне, служителю вашей воли; и хотя рад я, что имею подобное поручение, однако же, если поручите мне что худшее и более неприятное, до чего я никогда не касался и теперь не коснусь, то ищите кого[-нибудь] другого более к сему способного. А y меня (хотя знаю, что вы по всему для меня весьма дороги) нет смелости в угождение вашей дружбе оскорбить Бога, Которому даю отчет во всяком движении и помышлении. Дочери же твоей (сказать правду) поверю тогда, когда, перестав стыдиться вас, она в состоянии будет говорить правду; потому что теперь она в жалком положении и вам уделяет слова, а мужу – слезы.

146. К нему же (161)

Просит о Никовуле, который замешан в деле возмутившихся рабов.

О чем говорил я как бы пророчески, то и вышло. А именно, находя тебя готовым все для меня сделать и без сытости пользуясь твоей снисходительностью, боялся я, чтобы не истощить твоего человеколюбия чужими делами. Ибо вот собственное мое дело, если только касающееся до моих есть уже мое. И я не с равной прежней смелостью веду речь, во-первых, потому что дело мое, а просить за себя если и выгоднее, то унизительнее; во-вторых, подозреваю в тебе пресыщение, которое уничтожает приятность и противится всему прекрасному. Хотя это действительно так, и догадка моя справедлива, однако же в уповании на Бога, Которому предстою, и на твою щедрость делать добро, осмеливаюсь на это прошение.

Положим, что хуже всех Никовул, виновный в том одном преступлении, что ради меня возбуждает к себе зависть и ведет себя свободнее, нежели как надлежало; положим, что препирающийся теперь с нами самый правдивый человек; потому что стыжусь пред твоим правдолюбием обвинять, кого недавно сам защищал; но не знаю, покажется ли тебе справедливым за грехи одних подвергать наказанию других и за грехи чужие и непроизвольные наказывать тех, которые и рабов к тому не побуждали, и столько вознегодовали на них, что выдали их обвинителю с большей готовностью, нежели как сам он желал? Должно ли же идти в рабство Никовулу или детям его, как угодно это врагам его? Должно ли ему умножить собой число имеющих дело в суде именно теперь, когда огорчают его свои домашние дела? Нет, чудный муж, да не приходит этого и на мысль твоему чистому уму! Напротив того, в быстром полете мысли проникнув в злобу, от которой это выходит, и уважив меня, усердного на похвалы тебе, покажи себя человеколюбивым судьей к возмущенным, произнеся ныне суд не только над людьми, но над добродетелью и над пороком, о чем более, нежели о частных лицах, должны заботиться подобные тебе в добродетели и деятельные начальники. От меня же тебе будет за это воздано не только молитвами, которых ты, как знаю, не презираешь, подобно многим, но и тем, что правление твое сделается славным у всех, кто меня знает.