Дюна: Пауль - Брайан Герберт

Пауль опустил бумагу.

— Далее леди Фенринг напоминает мне — совершенно без всякой необходимости, — что именно она оставила в оранжерее Арракинской резиденции предупреждение моей матери об угрозе со стороны Харконнена. Сейчас не время обсуждать этот факт, равно как и достоверность этой информации.

— Она возложила на тебя долг воды, — сказал Стилгар. Старый наиб нахмурился и задумчиво провел пальцами по густой бороде. — Но я все равно не понимаю, зачем она настаивает на присылке сюда такой дорогой для нее заложницы.

— Мы используем эту ситуацию двояко, — решил Пауль. — Эта девочка, с одной стороны, будет заложницей, а с другой — потенциальным нашим шпионом при королевском дворе.

Ирулан не смогла скрыть удивления.

— Она же еще дитя, милорд. Ей всего шесть лет.

— Я тоже дитя, — сказала Алия, оставив другим делать выводы и сравнения. Она присела на скрещенные ноги на ступенях трона перед Паулем, поправив черную, подогнанную по ее маленькому росту накидку — абу. — Думаю, брат мой, что мне нужен товарищ по играм.

~ ~ ~

Чем дальше, тем в большей степени я смотрю на себя глазами чудовища.

Принцесса Ирулан Муад’Диб и джихад

Пауль не спал седьмую ночь кряду и не мог скрыть этого от Чани. Она встала в предутренней мгле и вышла на балкон. Пауль стоял там в одиночестве. Он прошел сквозь влажную занавеску в одной легкой рубашке, не надев защитного костюма и, значит, теряя драгоценную воду. Чани тоже не стала надевать костюм.

«Когда я забыл основные правила Арракиса? — подумал он. — Если я император, то значит ли это, что вода — ничто для меня?»

Прислушиваясь к монотонному шуму большого города, Пауль впитывал дрожание воздуха, смеси запахов, не отфильтрованных носовыми заглушками защитного костюма. Арракин напомнил ему муравейник, полный великим множеством суетящихся насекомых, каждое из которых нуждалось в том, чтобы за него кто-то думал и решал, чтобы кто-то распоряжался им.

Пауль поднял голову, вгляделся в ночное небо, усеянное звездами, и попытался вообразить себе другие планеты, представить происходящие там сейчас битвы. Печально улыбнувшись, он вспомнил штрих, добавленный Ирулан к истории его жизни — штрих совершенно мифический. Ирулан написала, что в момент смерти герцога Лето небо над каладанским дворцом прочертил метеор…

— Мне больно видеть тебя каждую ночь таким встревоженным, любимый.

Он обернулся к Чани и испустил долгий вздох.

— Люди причиняют мне заботы и внушают печаль, моя Сихайя. С самого детства я знал, что все это должно было произойти, но я хотел, чтобы люди верили мне, чтобы они присоединились ко мне в моем странствии, чтобы они помогали мне и сотрудничали со мной, а не вынуждали меня быть тираном. Они повинуются мне не потому, что я делаю верные для человечества вещи, а только из-за того, что так велит им Муад’Диб. Если я выйду на улицу в любой час дня, меня немедленно окружит толпа, которая будет хором требовать: «Веди нас, милорд! Веди нас!» Неужели именно это нужно человечеству, неужели оно так падко на опасную приманку харизматического лидера?

— Может быть, тебе самому нужно руководство, Усул, — тихо сказала Чани, убрав прядь темных волос с уха Пауля. — Руководство Шаи-Хулуда. Наверное, тебе надо вспомнить, что значит быть фрименом. Выйди в пустыню, призови червя и соверши свой собственный хадж.

Он повернулся к ней и поцеловал в губы.

— Ты, как всегда, помогаешь мне ясно видеть. Только в пустыне дух человека умиротворяется настолько, что появляется истинная способность мыслить.

Именно в этом нуждались сейчас больше всего и Пауль Атрейдес, и император Муад’Диб.

Оставив на троне вместо себя Алию, он предоставил ей право принимать самостоятельные решения и отправлять императорские придворные обязанности, Стилгар был оставлен при Алии как советник и телохранитель (хотя она в этом и не нуждалась). Пауль предложил Чани отправиться в пустыню вместе с ним, но она, внимательно вглядевшись в его лицо, отказалась.

— Тебе надо побыть в покое и одиночестве, Усул. Вам с пустыней есть что сказать друг другу.

Иногда она думала о таких вещах, которые просто не приходили ему в голову. Было такое впечатление, что разум Чани полон какой-то частью существа Пауля, ему самому неведомой. Их отношения были чем-то большим, чем отношения мужчины и женщины или между родственными душами, не подпадая ни под одно заезженное клише. Чувства. Связывавшие этих двух людей чувства казались квинтэссенцией многовекового человеческого опыта.

На восходе солнца Пауль сел в орнитоптер и улетел за разбитый Защитный Вал, через водные каналы, отгонявшие червей от города, и приземлился на краю огромной безбрежной пустыни. К несчастью, у него не получилось отбыть в странствие по пустыне в одиночестве. За ним сразу последовала толпа помощников, советников и зевак. Корба прислал сообщение, что он позаботился о свите, чтобы Муад’Диба проводили с приличествующими ему почестями.

Не обращая внимания на эту толпу, погруженный в собственные мысли, он повернулся спиной к досаждавшим ему людям и пошел прочь от оставленного на краю песков орнитоптера. Пауль направился к ближайшей дюне, откуда можно было призвать червя. Обернувшись через плечо, он с неудовольствием увидел восемь орнитоптеров и около сотни людей. Некоторые были одеты по обычаю пустыни, некоторые — в священнические одежды жрецов Кизарата. На трети не было даже защитных костюмов.

«Ладно, Корбе лучше знать». Когда дело дошло до того, что люди стали выходить в пустыню так, словно хотели посмотреть парад? Пауль чувствовал, что чистота песков теряется у него на глазах. Фримены были так сильно очарованы чередой своих побед в джихаде, что перестали осознавать, что теряют свое наследие, теряют саму свою душу.

Пауль воткнул в песок вибратор и завел часовой механизм, чтобы стержень начал ритмично бить по песку: тук-тук-тук. Он много раз проделывал этот нехитрый трюк, но каждый раз испытывал при этом священный трепет. Да, он был чужестранцем, но, оседлав червя, стал своим для фрименов. Много раз он верхом на черве вместе с другими партизанами нападал на харконненовские гарнизоны. Тогда — не так, как теперь, — враг был хорошо известен и победы не вызывали сомнений.

Ведя джихад, Пауль объявлял все большее и большее вознаграждение за голову графа Мемнона Торвальда, мятеж которого и не думал утихать. Повстанцы прибегали ко все более отчаянным мерам и придерживались насильственной тактики, что напоминало Паулю поведение потерпевшего в конце концов поражение виконта Хундро Моритани. Но федайкинам было приятно иметь постоянного врага, с которым можно было без устали сражаться. Ненависть связывала этих людей, ненависть, ищущая выхода, и ничто другое.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});