Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

этот важный для меня вопрос (потому что, если я не знаю, а думаю, что все знаю, тогда может быть просчет). Говорю: «Когда шел сюда к вам, видел, что молодая женщина увлеченно возится в своем саду»… «А как же ей не возиться? – возражает хозяин. – У ней это одно и осталось: мужа нет. И ребенок при ней. Это ей необходимо». «А вот этот работяга?» – показываю на соседа. «Он тоже вынужден», – и перечисляет разного рода веские обстоятельства, причины, которые не скинешь запросто со счета. Добавляет: «Еще плохо то, что хочется, чтобы у тебя было не хуже, чем у соседей; если будет на грядках хуже, то и сама жена еще изведет, испилит всего». «Ну, а где ж навоз вы берете?» – спрашиваю. – Без него ж наша земля ничего не даст»… «Здесь коровы проходят – после них навоз собираем, – говорит. – Семидесятипятилетняя мать жены помогает. Только и вижу в любое время дня ее согнувшуюся на дороге».

И вот, Янушка, я решил, что пока еще работаю и не вышел на пенсию – не буду одевать себе хомут на шею. Деньги за домик требуются немалые, если покупать его; я лучше катану на них под Псков – с радостью поживу там в куриной избе, похожу по лесу и нетронутой траве…

– О, это было б так замечательно! – Янина Максимовна всплеснула ручками и заскрипела предательски стулом. – Ты вон стул не сколотишь молотком – какая ж может быть покупка дома?… Ведь такая у нас натура человеческая – хочется объездить, посмотреть… Пока живы… – Она засуетилась.

Муж, однако, грозно глянул на нее:

– Ох, сколько ж, Яннушка, скрипишь! Ей-богу…

– Не я, а стул, который ты не можешь сколотить, я говорю, – оправдывалась она. – Так, Паша, решено?… А то – что? – впадешь в их ошибку, – будут дети с внуками ездить в сад, обрывать кусты ягодные, а тебе самому и не останется ничего, чтобы попробовать. – Что характерно, в этом ее высказывании проскользнуло откровенное нежелание возиться с детьми и внуками, жить во имя их радостей. Вздохнув мечтательно, она перевела свой взгляд на неубранный стол и захлопотала уже вокруг него, посудой загремела. Спросила:

– Ты где купил сегодня ягоду?

– Подумай, где, – сказал Павел Игнатьевич.

– Я не думаю. – Она поджала губы.

– А ты думай!

– Тебе проще ответить мне, чем мне думать. Мне некогда тут растарабаривать – нужно мыть посуду. – Обрадованная столь удачным исходом дела, она теперь держалась уверенней в обществе деспотичного мужа. И ушла за дверь.

– У моей жены, извините, какая-то замкнутая, непонятная для нас, система образа действий, – рассуждал Павел Игнатьевич перед зятем, словно давал понять ему, что еще мысленно не отказался от поиска для себя чего-то близкого к задуманному, несмотря на препятствия, вызывающие в нем досаду. – И она придерживается его точно. Ей наплевать на практику, она сильна в теории – и точка. Не хочу – и баста; хоть лопни – не сдвинешь ее с места. А есть и иного склада бабы, такие, которые обязательно хотят переварить нормальное сырье в какое-нибудь ни на что не похожее дерьмо. Рвутся к этому. Это ж надо – с ведрами пузыниться, когда можно на базаре нужное купить и сварить спокойно дома. Дешевле обойдется.

В общем, как хочешь, понимай его.

XIII

Антон, слыша, на первый взгляд, будто вполне объективные откровения тестя, со своей стороны не мог (и не хотел) ни убеждать и ни разубеждать его в чем-то существенном; не мог, главное, потому, что в точности знал: это было б совершенно бесполезно, просто пустая трата времени. Опыт показывал, что для Павла Игнатьевича как раз важнее всего был сам публичный процесс осмысления им чего-то под углом неучастия, как некая игра, заменяющая в его глазах основу всамделишной жизни. Если он толковал о серьезных, проблемных вещах, – значит, этим вроде б жил. И он, и еще как-то порхающая на седьмом десятке лет Янина Максимовна (она на пять лет была старше мужа), которая говорила не столько о делах, сколько о всяких пустяках, и жила тоже своими разговорами, относились к типу людей, не умевших и не хотевших никогда не только помочь другим, поняв их нужды, оценив их неизмеримо большие заботы, но и помочь себе реальномыслием. Они нисколько не хотели перетрудиться ни в чем или чем-то обеспокоиться вдруг. Ставили заслон всем, и все. И ведь с каждым прожитым годом такая мораль костенела в них все больше, вследствие чего становилось все очевиднее, насколько же они, оторвавшись от детей своих, мало жили их интересами, а свои похоронили в верную. Считали равнодушно, что дети, обзаведшись сами семьями, теперь полностью благоустроились, или если нет – пусть мыкаются и ломаются сами; их дети полнокровно вошли в жизнь, и довольно этого, обойдутся теперь без родительского присмотра.

Между прочим, Антон приехал нынче к ним, Степиным, не просто ради загородной прогулки и тещиного обеда, а нарочно, с тем, чтобы, возможно, занять у них деньжат. Это было поручением жены, советовавшей ему в письме сейчас обратиться за тем к своим родителям: она-то знала хорошо, что деньги имелись у них. Вышло так, что Кашины вступали в жилищный кооператив, – в коммуналке жили без удобств: без горячей воды и ванны… Так что Антон, как проситель, был, что говориться, не в своей тарелке из-за этого – очень не любил что-либо просить для себя. Он вроде испытывал двойную неловкость: после того, как тесть столь простовато-чистосердечно изложил свою историю о несостоявшейся дачной купли-продажи и еще оттого, что не испытывал особых отношений к нему. У него даже явилось ощущение словно он невзначай подслушал чужой разговор, не предназначавшийся для его ушей, и поэтому чувствовал себя неловко.

Однако Антон и не был бы сами собой, если бы впал тут в благородные эмоции и дело отложил до удобных времен. Он вынужденно находил контакт с тестем и тещей, потому что они ни во что не ставили дочь, а к нему все-таки прислушивались и считались с ним, как с равным.

Едва Павел Игнатьевич излился и успокоился, Антон сказал:

– Что ж, пожелаю вам терпения и настойчивости; чтоб посчастливилось, дерзайте на этом попроще. А иначе будет шах и мат.

Тот заулыбался:

– Да, только бы не нахомутать. Тогда себе будет дороже. Главное, я наладил сейчас контакт со своим организмом. Спокоен. Понимаю лучше его. У меня с желудком как, стоит простокваша, компот – не тянет на еду. Вдруг среди ночи чувствую: сосет! Вскакиваю – все подряд мету, только сначала обязательно