От Тильзита до Эрфурта - Альберт Вандаль

Наполеон позволил королям приехать в Эрфурт. Первыми получившими ответ были короли Саксонский и Вюртембергский; они отправились тотчас же. Так как ответ королю Баварскому немного запоздал, то он испытывал страшное беспокойство. Он собственноручно написал нашему посланнику, аккредитованному при его дворе, следующую записку: “Король Саксонский со вчерашнего дня в Эрфурте. Мой зять герцог Баварский сообщает мне, что он тоже едет туда. Неужели я один буду исключен? Я знаю, что Император относится ко мне дружелюбно; смею льстить себя надеждой, что он считает меня среди самых верных его союзников. Несмотря на все это, если он не пригласит меня к себе, хотя бы на двадцать четыре часа, он до некоторой степени, умалит мое политическое значение и огорчит меня лично. Если вы найдете, что эти соображения не прогневают Его Величество, я уполномочиваю вас, господин Отто, довести их до его сведения”.[547] Когда Максимилиан Иосиф, узнал, наконец, что император позволяет ему явиться, он был вне себя от радости. “Никогда Его Величество, – писал Отто, – не казался мне более довольным и более веселым”.[548]

Что же касается князьков, которых имелось в Германии в изобилии, их ничтожество избавляло их от всякого затруднения. Они явились без предварительного извещения, зная, что их присутствие никого ни к чему не обязывает, и в надежде, что и на них падет взор повелителя. Они понаехали со всех концов, с севера и юга; они приезжали или в одиночку, или с семействами, и их имена стояли вперемежку в списке иностранцев, добивавшихся милости быть представленными Его Величеству, наряду с польскими полковниками и немецкими графинями. Каждый из них был одновременно и льстецом, и просителем. У каждого свое прошение, своя просьба. Кто хочет город, кто денег, кто титула или какой-либо милости. Никто не желал сделать бескорыстного путешествия и вернуться с пустыми руками. Герцог Ольденбургский просит вернуть ему несколько клочков земли за счет Голландии; герцог Веймарский просит Эрфурт; герцог Кобургский – Байрейт и Кульмбах, “с таким округлением, чтобы привести их в непосредственное соприкосновение с Кобургским герцогством”. Герцог Мекленбург-Шверинский просит титула великого герцога, герцог Мекленбург-Стрелицкий желает, “чтобы соблюдалось полное равенство между его домом и Шверинским. Принц де-ла-Тур-и-Таксис желает вознаграждения за потерянные им, благодаря новому устройству имперских почт, доходы. Герцог Александр Вюртмбергский желает аббатства в вознаграждение за потерю своих уделов”[549]

Тем не менее эти затерянные в толпе посетителей принцы старались отличаться от нее роскошью своих уже вышедших из моды ливрей и экипажей и обилием придворного штата. Вместе с ними снова появились придворные чины и титулы феодальной Германии. Собравшихся в Эрфурте, насквозь пропитанных чванством камергеров, тайных советников, обер-шталмейстеров было несчетное число. Но, как только появлялся француз, более или менее близкий к императорской свите, каждый из них старался почтительно держаться в сторонке, – до такой степени было развито у немцев поклонение силе. Старый режим преклонялся перед новым; принципы царствующего дома давали дорогу герцогам, созданным Наполеоном. Чтобы на чем-нибудь сорвать злобу за такое общее унижение, они соперничали между собой, воскрешали старые претензии и старые ссоры. Эти статисты шумно толкались на сцене в ожидании, когда появление главных актеров заставит их замолчать.

Наполеон приехал 27-го утром, неожиданно, как простой путешественник, сопровождаемый только князем Невшательским. Красивые эскадроны его гвардии скакали вокруг его кареты. Вид этих воинов, героев сказочных подвигов, этой живой легенды, произвел на народ свое обычное, захватывающее впечатление. Наполеон не пожелал, чтобы ему был сделан официальный прием. Были приготовлены триумфальные арки, – он приказал их отменить. Он хотел, чтобы все почести, все знаки внимания были общими для обоих императоров, и отказался преждевременно принять на свой счет хотя бы ничтожную их часть. Он поместился во дворце, отправил некоторые приказания, написал Камбасересу, отдал визит королю Саксонскому; затем сел на коня и со всем своим придворным штатом поехал навстречу русскому императору.

На некотором расстоянии от города показалась ехавшая с противоположной стороны коляска Александра, окруженная группой блестящих офицеров. Александр вышел из коляски, Наполеон сошел с коня. Оба императора пошли друг другу навстречу, обнялись, затем, в продолжение нескольких минут обменивались сердечными приветствиями, как друзья при радостной, давно желанной встрече. По знаку Наполеона, Александру подвели коня с седлом, на каком обыкновенно ездил царь, убранного по-русски чепраком из горностаевого меха. Александр сел на него, Наполеон на своего коня; их свиты смешались, и, составив одну колонну, все направились в город, готический силуэт которого обрисовывался вдали.

Войска в парадных мундирах были собраны у въезда в Эрфурт. Артиллерия гремела непрерывными залпами, старые крепостные орудия отвечали французским батареям, а в промежутках между оглушительной пальбой в воздухе разносился со всех церквей, со всех башен торжественный и ясный звон колоколов. С высот, окружающих Эрфурт и представлявших природные трибуны, несметная толпа любопытных любовалась величественным зрелищем, приближавшимся к городу. Позади стальных рядов кавалерии авангарда виднелись блестящие чины свиты, – снежная белизна султанов, блестящие мундиры, золотое шитье и цвета лент больших орденов, начиная с красной ленты Почетного Легиона до голубой ленты ордена Андрея Первозванного; мало-помалу впереди группы начали выделяться оба императора. Они ехали рядом. Александр, изящный в темно-зеленом общегенеральском мундире, ловко управляя своим конем, ехал по правую руку; его высокая и стройная фигура была выше фигуры его союзников. Однако, все взоры привлекал и приковывал к себе небрежный всадник, казавшийся сгорбленным, благодаря своей короткой и коренастой фигуре, в простом мундире стрелков французской гвардии, – то был Наполеон. Рядом с ним меркло всякое величие, всякое великолепие, ибо его бессмертные дела, окружая его своим блеском, указывали на него народам и были его волшебными спутниками.[550]

Въезд в город был торжественный. Барабаны били поход, знамена склонялись, и, по мере того, как перед войсками проезжали свиты обоих императоров, в рядах поднимались возгласы: “Да здравствуют Императоры!” В продолжение дня Наполеон и Александр показывались несколько раз с многочисленной свитой, и народное любопытство было удовлетворено в избытке. Возле императора отыскивали и старались разглядеть знаменитых высоко титулованных людей, тех генералов, которые носили прозвища по их победам, сынов народа и победителей королей, тех преданных слуг, которых народное воображение никогда не отделяло от Наполеона и всегда ставило рядом с ним: Ланна, Бертье, командира стрелков Дюрока, Коленкура, снова принявшего на себя обязанности обер-шталмейстера. Министров, государственных людей было труднее найти в глубине их карет; называли Талейрана, Шампаньи, Румянцева. Формы французских сановников и русские мундиры поражали своей новизной. В ход пошли анекдоты. Манера держать себя, малейший жест обоих государей находили своих истолкователей; передавали, что они все время дружески разговаривали, что на их лицах были написаны сердечность и доверие, и что они под руку вошли в дом, предназначенный императору Александру. Эти обстоятельства принимались за счастливые предзнаменования и уменьшали опасения за будущее. Но после того, как стало известно, что император, по случаю радостного прибытия, освобождает жителей от обязанности давать квартиру и провиант войскам, ничто более не мешало полному удовлетворению: вид города, по донесению одного полицейского с претензиями на красноречие, “давал сладостное удовлетворение наблюдателю”.[551] Вечером в иллюминованном городе гарнизон и народ общими группами ходили свободно по улицам, и ничто не нарушало порядка. Спокойствие было полное, восторг казался единодушным; каждый оставался под впечатлением событий дня и незабвенного величественного зрелища.[552]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});