Толкование сновидений. Введение в психоанализ - Зигмунд Фрейд

чувственной живости в обратном направлении.

Я надеюсь, что мы далеки от того, чтобы заблуждаться относительно значения этих положений. Мы ограничились только тем, что дали наименование необъяснимому явлению. Мы говорили о регрессии, когда в сновидении представление превращается обратно в чувственный образ, из которого оно когда-то составилось. Но к чему наименование, когда оно ничего не разъясняет? Я полагаю, однако, что название «регрессия» оказывает нам пользу постольку, поскольку оно связывает известный нам факт со схемой душевного аппарата, имеющего определенное направление.

Эта схема разъясняет нам еще одну особенность образования сновидений. Если процесс сновидения рассматривать как регрессию внутри предположенного нами душевного аппарата, то становится понятным тот эмпирически установленный факт, что все соотношения мыслей исчезают при деятельности сновидения или же находят себе лишь неотчетливое, смутное выражение. Эти соотношения содержатся не в первых системах Р нашей схемы, а в последующих; при регрессии вплоть до воспринятых образов они утрачивают свое выражение. Связь мыслей, скрывающихся за сновидением, утрачивается при регрессии к сырому материалу.

Вследствие каких же изменений становится возможной регрессия, невозможная днем? Здесь идет речь, вероятно, об изменении распределения энергии в отдельных системах, благодаря которому они становятся более или менее доступными для прохождения возбуждения; но в любом таком аппарате тот же самый эффект мог бы быть достигнут не только одним рядом таких изменений. Тут тотчас же возникает, конечно, мысль о состоянии сна и тех изменениях, которые вызывает он на чувствующем конце аппарата. Днем совершается постоянное устремление из системы ^-восприятии к мотор-ности; ночью оно прекращается и не может ставить преград обратному течению раздражении. Это то самое «изолирование от внешнего мира», которое, по теории некоторых авторов, должно разъяснять психологический характер сновидения. Однако при объяснении регрессии сновидения приходится считаться с другими регрессиями, совершающимися при болезненных состояниях бодрствования. Эти формы разрушают выставленное нами положение. Несмотря на непрерывное чувствующее течение в прогредиентном направлении, регрессия имеет все-таки место.

Галлюцинации при истерии и паранойе, а также видения психически нормальных лиц соответствуют действительно регрессиям и представляют собой мысли, превратившиеся в образы; это превращение претерпевают лишь те мысли, которые находятся в тесной связи с подавленными и оставшимися бессознательными воспоминаниями. Например, один мой пациент, двенадцатилетний истерик, не может заснуть по вечерам: его пугают «зеленые лица с красными глазами». Источником этого явления служит подавленное, но в свое время сознательное воспоминание об одном мальчике, которого он четыре года назад часто встречал и который воплощал для него устрашающую картину недостатков, в том числе и онанизма, составляющего для него самого теперь причину постоянных угрызений совести. Мать говорила тогда, что у нехороших детей бывает зеленый цвет лица и красные глаза. Отсюда и кошмарное видение, имевшее, однако, лишь цель напомнить ему другое предсказание его матери, о том, что такие мальчики сходят с ума, не учатся в школе и рано умирают. Мой юный пациент осуществил часть этого пророчества: он остался на второй год в классе и боится, как показал анализ его нежелательных мыслей, осуществления и второй. Лечение, однако, спустя короткое время оказало свое действие: он перестал страдать бессонницей, перестал бояться и благополучно перешел в следующий класс.

Я могу отнести сюда же «разрешение» галлюцинации, о которой сообщила мне одна 40-летняя истеричка и которую она испытала, еще будучи здоровой. Однажды утром она раскрывает глаза и видит в комнате своего брата, который, как ей известно, находится в доме умалишенных. Рядом с ней в постели спит ее маленький сын. Чтобы ребенок не испугался и чтобы с ним не сделались судороги, если он увидит дядю, она прикрывает его одеялом, и в это мгновение видение исчезает. Эта галлюцинация является переработкой одного детского воспоминания пациентки, хотя и сознательного, но стоявшего в теснейшей связи со всем бессознательным материалом в ее душе. Ее нянька рассказывала ей, что ее рано умершая мать (она умерла, когда ей было всего полтора года) страдала эпилептическими или истерическими судорогами; последние появились у нее с тех пор, как ее брат (дядя моей пациентки) напугал ее, явившись в комнату в виде привидения с одеялом на голове. Галлюцинация содержит те же моменты, что и воспоминание: появление брата, одеяло, испуг и его последствия. Эти элементы соединены, однако, в иной форме и приписываются другим лицам. Очевидным мотивом галлюцинации, мыслью, которую она заменяет, была боязнь, что ее маленький сын, столь похожий на дядю, может разделить его участь.

Оба эти примера все же связаны до некоторой степени с состоянием сна и непригодны, быть может, для доказательства, для которого они мне нужны. Я сошлюсь поэтому на свой анализ паранойных галлюцинаций и на выводы в неопубликованном еще мною исследовании психологии психоневрозов,[122] чтобы подчеркнуть то, что в этих случаях регредиентного превращения мыслей нельзя не учитывать влияния подавленного или оставшегося бессознательным воспоминания, по большей части относящегося к детству. Это воспоминание толкает стоящую с ним в связи мысль, не нашедшую, однако, своего выражения благодаря цензуре, к регрессии, как к той форме изображения, в котором психически оно само присутствует. «Дальнейшие замечания о невропсихозах» «Neurologisches Zentralblalt», 1896, № 10.

В качестве вывода из своего изучения истерии я могу привести то, что детские эпизоды (будь то воспоминания или фантазии) в том случае, если удается довести их до сознания, предстают в форме галлюцинаций и лишь после сообщения утрачивают этот свой характер. Известно также, что даже у лиц с плохой памятью воспоминания раннего детства до поздних лет сохраняют характер чувственной живости и отчетливости.

Если принять во внимание, какую роль в мыслях, скрывающихся за сновидением, играют переживания детства или основывающиеся на них фантазии, как часто всплывают отрывки их в содержании сновидения и как часто даже желания выводятся из них, то нельзя и относительно сновидения отрицать возможности того, что превращение мыслей в зрительные образы является результатом «притяжения», которое изображенное в зрительной форме и стремящееся к повторному оживлению воспоминание оказывает на домогающиеся изображения и изолированные от сознания мысли. Согласно этому воззрению сновидение можно определить как измененное, благодаря перенесению на новый материал, возмещение эпизода детства. Последний не может быть возобновлен, ему приходится довольствоваться лишь воспроизведением его в форме сновидения.

Указание на значение эпизодов детства (или их повторений в фантазиях) в качестве своего рода образцов для содержания сновидения делает излишним одно из допущений Шернера и его сторонников относительно внутренних источников раздражения. Шернер предполагает наличие «зрительного раздражения», внутреннего раздражения органа зрения, когда сновидения обнаруживают особую живость их зрительных элементов или же особое обилие таковых. Нам не нужно вовсе восставать против такого рода