Горячее сердце - Юрий Корнилов

— Плотник — сам Алтынов. И сейчас в Кошуках топором тюкает, — пояснил Ковалев и продолжил чтение:

«В тот день командир роты вернулся сильно выпивши, но на ногах держался. На кухне были я и задержанные гражданские лица. Алтынов прошел в свою комнату и велел дать покушать. Повар Блукер приготовил ему и отнес. Поев и полежав, ротный вышел на кухню в нижней рубашке и кальсонах, стал распоряжаться, кому и где спать. Девчонкам Ленке Гуповой и Варе Тарочке показал на широкую скамейку возле печки, отцу Гуповой и старым женщинам — на полу, а Латышкиной на печке. Керосиновую лампу задули. Алтынов сразу же забрался к Варьке Тарочке. Она толкнула его, и он упал на пол. Варьке убежала, а Ленка забралась на печку к Латышкиной. Тогда ротный приказал мне арестовать Варьку Тарочку. Я пошел выполнять приказ, но Тарочку не разыскал. Вернулся, зажег спичку и осветил на печке, думал, Варька Тарочка там, но там была Ленка Гупова. Ротный стал приставать к ней, велел слезать. Она заревела. Латышкина загородила ее собой и стала ругаться всякими словами. Алтынов сходил в комнату, принес наган и велел мне светить. Спичка только сверкала и не зажигалась. Алтынов сказал: «Таких расстреливать надо» — и выстрелил три раза на печку. Все кричали, на крик открылась дверь. На улице была луна, и в кухне стало светло. Я увидел на печке Латышкину с прижатыми к шее руками, по ним текла кровь. Старуха кричала. Дверь захлопнулась. Тогда я снова зажег спичку, и ротный выстрелил в Латышкину еще раз…

Я и повар Блукер по приказанию Алтынова вынесли старуху на двор. Ротный показал на пустую картофельную яму и велел бросить ее туда. Старуха хрипела. Алтынов стрелял в нее еще. Потом велел идти на кухню и расстрелять всех задержанных. Я сказал, что выполню его приказ утром. Закапывали яму, тянули время. Алтынов вернулся в дом и лег на пол со старой женщиной по имени Анна. Потом, когда встал, опять заказал Блукеру еду и велел Лене Гуповой идти с ним в комнату, а ее отцу пригрозил наганом: «Помалкивай, ничего с ней не сделается. Она будет только заводить граммофон». Старик сильно убивался и тянул девчонку к себе. Алтынов наставил на него наган и толкнул Лену в комнату. В комнате он ел, набивал патроны, а Ленка ставила пластинки. Потом пришел обер-лейтенант Блехшмидт…»

Наступившее долгое молчание нарушила Серафима Мартыновна:

— Вижу, теперь не оторвешь вас, а я, ребятки, досыта начиталась. Давайте вот как сделаем. Я отправлюсь домой и займусь пирогом, а вы через час-полтора приходите.

42

— Какой период жизни Алтынова раскрылся нам? — спросил Новоселов.

Ковалев, тщательно вчитываясь в строки перевода, ответил:

— События происходят в апреле тысяча девятьсот сорок третьего года. Точнее… Вот. Для разбирательства Алтынов был передан в группу ГФП города Полоцка девятнадцатого апреля… Стоп, погодим. С извечными вопросами, где и когда — успеется. Послушай, что собственноручно пишет эта сволочь, прости меня господи, за мягкое выражение. Пишет господину инспектору суда заявление:

«Настоящим прошу господина инспектора сообщить мне о результатах моего дела. 15 мая состоялось судебное разбирательство, но никакого приговора вынесено не было, так как суд убедился, что расстрелянная мною женщина была шпионкой. Что касается изнасилования, то никакого изнасилования не было. В настоящее время не то что насиловать, а только помани пальцем, так любая рада убиться, только бы со мной…»

Саша Ковалев ядовито фыркнул, повозился с ремонтом измятой папиросы, прижег ее. Заставляя Юрия отклоняться от клубов дыма, продолжил чтение:

«Я считаю, что честному казацкому офицеру нельзя сидеть из-за этих бандитов. Наоборот, нужно постараться как можно быстрее рассчитаться с ними. Если я виноват из-за каких-то собак-бандитов, то прошу мне дать высшую меру расстрела, а если не виноват, то прошу: на любую поставьте меня работу, тогда я возьмусь крепче вылавливать этих гадов — евреев, коммунистов, большевиков. Как честный офицер-казак, я должен и даже обязан отдать свою жизнь только за немецкий народ, за дело немецкого командования и за дело фюрера Адольфа Гитлера. Я убежден, что о моих результатах, которые я обещаю немецкому народу и немецкому командованию, вы услышите скоро после моего освобождения. Я обязуюсь оправдать это доверие перед немецкой властью и бороться с большевистской бандой.

Прошу не отказать в моей просьбе и учесть мою биографию».

— Юра, хочешь послушать биографию господина Алтынова?

— Читай. И это вытерплю.

«Родился я в 1916 году в семье крестьянина-казака в Оренбургской губернии в станице Павловская, хутор Ивановск. В 1929 году нас раскулачили, отца выслали на 5 лет в Сибирь, и осталось нас пять человек, я самый старший. Дом отобрали, жили где попало. В 1937 году взяли в армию, где пробыл полтора года. В 1939 году меня осудили за то, что я обозвал комсомольца. Мне приписали индивидуальную политику. Отбывал наказание в Смоленске, где меня освободила немецкая армия».

— Ну вот, а мы думали, что наш землячок, — насмешливо заметил Новоселов. — Как видишь — оренбургский казак.

— Законченному мерзавцу мало того, что законченный. Немцам довески нравятся: раскулачен, судим за политику… Вот он и подбрасывает эти довески.

— Не дошли руки у смершевцев до этих бумаг в сорок пятом. Знать бы не знали с тобой, что был на свете такой человечишко.

— Чует мое сердце, Юрий Максимович, одним Алтыновым наша работа не закончится. Все его окружение — мертвое или живое — придется перетряхивать.

— Перетряхнем, — зловещим голосом проговорил Новоселов. — Все сделаем, Саша. Мидюшко бы еще из Туретчины…

— Есть тут кое-что и о Мидюшко.

— Н-ну-ка…

Телефонный звонок оборвал восклицание Новоселова. Он тотчас выхватил из кармана часы и виновато заморгал.

— Серафима Мартыновна, больше некому, — сказал он, снимая трубку.

Действительно, звонила Свиридович. Клятвенно заверили, что немедленно отправляются к ней.

43

В основе немецкого следственного дела — конкретный факт: безмотивное убийство женщины. Преступник задержан, свидетельских показаний достаточно. Пора сказать свое слово имперскому правосудию.

Что же, оно сказало?

С пунктуальностью, присущей его профессии, Александр Ковалев предварительное и судебное разбирательство разложил па составные, в которых одно событие неизбежно вытекало из другого.

— Юрий Максимович, — обратился он к товарищу, — не забыл, о чем писал господин Алтынов в своем прошении на имя господина инспектора суда? Ну, а кто такой инспектор суда? К твоему сведению — генерал Фрей, командир 201-й охранной дивизии… Так вот. Вняв его, то есть Алтынова, объяснениям, генерал Фрей подписывает сию отстуканную на машинке бумагу: «В суд 201-й охранной дивизии. Срочно!» Похоже, обеспокоен, как бы суд вверенной ему дивизии не наломал дров, поскольку «Срочно!» с восклицательным знаком. За этим окриком следует:

«1. Старуха, которую офицер расстрелял на скорую руку, по показаниям обвиняемого и свидетелей, говорила следующее: «Чего орешь тут? Это немцы-паразиты поступают с нами, как свиньи, и грабят нас, изверги, но ты же русский, а не немец». Вопрос о том, свидетельствует ли это утверждение действительности, для оценки дела играет решающую роль.

2. Показания Тарочки, что Алтынов хотел ее изнасиловать, сомнительно, поэтому нельзя констатировать, что он продолжал применять силу, узнав, что Тарочка не согласна.

3. Внебрачная близость с Кусаковой Анной по ее добровольному согласию, это доказано».

Александр прикурил остывшую папиросу, через сложенные дудочкой губы запустил струйку дыма в обжитую мухами электролампочку, иронично хмыкнул:

— Письмо советника, да еще командира дивизии… К советам командира надо прислушиваться. И на свет появляется «Обвинительный акт». Юра, ты чего глаза закрыл? Слушаешь?

— Конечно.

— Слушай хорошенько, а то не поймешь ничего. Вот он «Обвинительный акт»: «Алтынов заподозрен: 1. В попытке, применяя силу, принудить женщину к допущению внебрачной близости. 2. В законно самостоятельном поступке: не будучи убийцею, — в преднамеренном убийстве человека». Ты что-нибудь разобрал в этой абракадабре?

— Что тут хитрого, — откликнулся Новоселов. — Постаравшись, можно и до смысла докопаться: преднамеренное убийство на законно самостоятельной основе. Надо же!

— А ты думал. Насторожи уши, читаю дальше: «Защитником обвиняемого назначен военно-судебный инспектор Вейзер из военно-полевой комендатуры 749. Представителем обвинения — военно-судебный инспектор Павлик из штаба 201-й охранной дивизии…» Как его произносить: Па́влик или Павли́к?

— Павли́к, наверное. Па́влик — это уж что-то по-нашенски. Ковалев читал дальше: