Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Дениос не учит ничему, кроме бунта, который, собственно, является… отказом от истины. Молодежь любит такие игры. Я хорошо с этим знаком. Да и ты, став старше, почувствуешь, как надоело тебе состояние этого болезненного безумия, и вернешься к вере, единственной основе нашей морали и нашего права.

Я с огромным облегчением вновь внимал уже известным мне незыблемым истинам. Да и сам Эверра больше ни слова не сказал о том, что запрещает мне читать Каспро. Кстати сказать, я тогда не так уж и часто открывал эту книгу: она оказалась чересчур трудной для меня; идеи, заключенные в ней, представлялись мне странными и весьма далекими от действительности; но порой строки из произведений Каспро или Дениоса сами собой всплывали в моей памяти, раскрывая вдруг весь свой потаенный смысл, раскрываясь во всей своей красе, подобно тому как весной прямо на глазах разворачивается только что проклюнувшийся буковый листок.

И одна из этих строк непрерывно крутилась у меня в голове, когда я стоял вместе со всеми домочадцами и смотрел, как Астано в белом с серебром платье идет через наш просторный атриум навстречу своему жениху: «Она подобна кораблю, плывущему в сиянье вод…»

Эверра произнес свою речь, блистая цитатами из классики и стремясь каждого из гостей потрясти образованностью обитателей Аркаманта. Затем Мать Фалимер сказала все те необходимые слова, которые всегда говорит мать, передавая свою дочь Дому ее будущего мужа. Затем вперед вышла Мать Таркманта, чтобы, в свою очередь, приветствовать и принять в свои объятия нашу Астано. После этого мои маленькие ученики спели свадебную песню, которую Сотур репетировала с ними в течение нескольких недель. На этом официальная часть закончилась. Музыканты на галерее настроили свои лютни и барабаны, и родовитые гости отправились в парадные комнаты пировать и танцевать. Для нас, домашних слуг, тоже устроили пир с музыкой и танцами, только на заднем дворе. Было холодно, моросил дождь, но мы все равно готовы были сколько угодно танцевать и пировать.

Свадьба Астано состоялась в день весеннего равноденствия. А через месяц Явена вновь отозвали в полк.

Этра готовила вторжение в Казикар. Вотус, заключивший во время войны против нас союз с Морвой, теперь переметнулся на нашу сторону, опасаясь растущей мощи Казикара и видя некую возможность для себя урвать свой кусок, пока Казикар ослаблен поражением в войне с Этрой. Этранцы и вотусаны намеревались вместе штурмом захватить Казикар или осадить его. Это был огромный город-государство, порой выступавший против нас, а порой бывший нашим союзником в войнах с другими городами-государствами. В общем, «снова и снова и так далее и тому подобное», как сказала тогда Сотур.

Я виделся с Сэлло в тот день, когда уезжал Явен. Ей было позволено спуститься к Речным воротам, чтобы проводить его полк, отправлявшийся на войну под громкие торжествующие крики толпы. Сэлло не плакала. Она по-прежнему лелеяла твердую надежду, что Явен непременно к ней вернется; эта надежда согревала и питала ее душу в течение всей осады.

– Я думаю, Глухой бог все же прислушивается к нему, – сказала она с улыбкой, но совершенно серьезно. – Во время битвы, я хочу сказать. Во время войны. Но к сожалению, не здесь.

– Не здесь? Что ты имеешь в виду, Сэл?

В этот момент мы были в библиотеке одни и могли разговаривать совершенно свободно. И все же она довольно долго колебалась. Наконец она подняла на меня глаза и, увидев, что я действительно ее не понял, пояснила:

– Алтан-ди даже рад, что Явен уходит на войну.

Я запротестовал.

– Нет, Гэв, это действительно так, честное слово! – Сэл говорила очень тихо, придвинувшись к самому моему уху. – Алтан-ди ненавидит Явена. Правда ненавидит! Он ему завидует. Ведь Явен должен унаследовать всю его власть, и его дом, и его место в Сенате. И Явен красив, высок ростом и добр, как его мать. Явен – настоящий Галлеко, он совсем не похож на представителей семейства Арка. И вот его родной отец едва может смотреть на него, до такой степени он ему завидует, ревнует его. Да-да, я столько раз это замечала! Наверное, раз сто! Почему, как ты думаешь, почему именно Явена, старшего сына и наследника, вечно отправляют на войну? Тогда как младший сын, которому и следовало бы служить в армии и который, кстати, получил великолепное военное образование и всю жизнь мечтал стать воином, остается дома в безопасности? Да еще и с этим своим «телохранителем»! С этим трусливым самоуверенным гаденышем!

Я ни разу в жизни не слышал, чтобы моя добрая, нежная сестра говорила с такой ненавистью, и был потрясен до глубины души. Я просто слов не находил, чтобы ей ответить.

– Вот увидишь, – снова заговорила она, – именно Торма подготовят для того, чтобы он впоследствии служил в Сенате. Алтан Арка надеется, что Явена на войне… убьют… – Ее тихий страстный голос на этом ужасном слове дрогнул и прервался; она крепко стиснула мою руку. – Он действительно на это надеется! – прошептала она.

Мне безумно хотелось опровергнуть все, что она сказала, но слова по-прежнему не шли у меня с языка.

И тут в библиотеку вошла Сотур. Она остановилась, увидев нас, и уже хотела повернуться, чтобы уйти, но Сэлло подняла на нее глаза и так жалобно прошептала: «Ах, Сотур-йо…», что Сотур бросилась к ней и с такой горячностью обняла ее, что я подивился в душе: я никогда прежде не видел, чтобы наша сдержанная, застенчивая, гордая Сотур столь бурно проявляла свои чувства. Казалось, они обе пытаются друг друга поддержать, подбодрить, но не в состоянии сделать это. Я был потрясен и все пытался убедить себя, что они утешают друг друга из-за того, что Явена снова нет дома, что он ушел в опасный поход, но сердцем понимал: дело совсем не в этом. То, что я видел перед собой, не было общим горем или общей любовью. Это был страх.

И когда глаза Сотур встретились с моими – поверх головы моей сестры, – я увидел в ее глазах яростное возмущение. Вскоре, впрочем, взгляд ее смягчился. Какого бы врага она до того ни видела перед собою, сейчас она наконец вновь увидела рядом меня, брата ее любимой подруги Сэлло.

– Ах, Гэвир! – сказала она. – Не мог бы ты убедить Эверру, чтобы он попросил отпустить Сэлло в школу? Пусть бы она помогала ему учить малышей или еще что-нибудь – все, что угодно, лишь бы вытащить ее из этих проклятых «шелковых комнат»! Я понимаю, ты не можешь, он не может… Я все понимаю! Я и сама просила Мать Фалимер, чтобы Сэл отдали мне в горничные. Просила… подарить мне ее на день моего наречения именем, хотя бы пока Явена нет дома… Но она мне отказала; сказала: нет, это совершенно невозможно. А ведь раньше я никогда ни о чем ее не просила! Ах, Сэлло… ты должна заболеть! Или снова начать голодать и стать такой же худой и безобразной, как я!

Я ничего не понимал!

Но Сотур это было невдомек. Зато Сэлло сразу обо всем догадалась, поцеловала Сотур в обе щеки, повернулась ко мне, обняла и сказала:

– Ничего, Гэв, не тревожься. Все будет хорошо!

И ушла; вернулась туда, где жили наши «благородные» хозяева, где находились их «шелковые комнаты», а я пошел назад, в Хижину рабов. Я был озадачен и встревожен этим разговором, однако меня не оставляла искренняя уверенность в том, что Отец, Мать и предки Аркаманта не допустят, чтобы в нашем Доме что-то и впрямь пошло не так.

Часть II

Глава 7

Я лежу в темноте, и от моей постели исходит какой-то странный сильный запах. Потолок совсем близко от моего лица, это невысокий свод из дикого черного камня. К моей ноге крепко прижимается что-то теплое и довольно тяжелое. Какое-то животное. Оно поднимает голову, заросшую серой шерстью; в уголках черных губ свирепая складка; темные глаза его смотрят куда-то за меня. Кто это – собака или волк? Я и раньше множество раз «вспоминал» это видение – пробуждение в неведомой пещере с гранитным сводом, и этого пса или волка, крепко ко мне прижавшегося, и эти вонючие шкуры вместо постели. И теперь я снова вспомнил об этом, ибо именно в такой пещере я и лежал сейчас, и рядом со мной тонко поскуливал серый пес, потом с ворчанием встал и куда-то направился, перешагнув через меня. И кто-то разговаривал с этим псом, затем подошел, присел возле меня на корточки, что-то сказал мне, но я ничего не понял. Я не понимал ни кто этот человек, ни кто такой я сам. Я даже голову приподнять не мог. Даже пальцем пошевелить. Я совершенно ослабел, я был пуст, я превратился в ничто. И ничего не помнил.

Но я, конечно же, стану рассказывать вам о том, что со мной случилось, по порядку, как это делают, скажем, историки, хоть и считаю это совершенно неправильным. В подобном изложении событий уже таится ложь. Ведь я прожил свою жизнь совсем не так, как написана ее история. Моя душа постоянно совершала как бы прыжки в будущее, и я запоминал то, чего еще не было, что еще только должно было произойти. Но теперь то, что было моим прошлым, оказалось для меня утраченным. И то, о чем я сейчас намерен вам поведать, мне пришлось довольно долго разыскивать в глубинах памяти, восстанавливать заново. Воспоминания эти прятались от меня, скрываясь во тьме прошлого, и я лежал в той темной пещере, точно в собственной могиле.