Ниточка к сердцу - Эрик Фрэнк Рассел

джунглей.

Дойдя до конца поля, он развернул мула, перенес соху, вытер платком лицо, отогнал москитов, поправил сомбреро и с опаской взглянул на скалу. «Н-но, мул, но!» Его голос уносился к каменной крепости, эхом завывал в ней, проваливаясь в расщелины, прыгая с одного отрога на другой. «Н-но, мул, но!» В непроницаемой гуще джунглей верещали попугаи, кто-то тяжело ухал в самых недрах зеленого ада. Где-то в отдалении треснула ветка. «Н-но, мул, но!»

Мыслитель очнулся.

Неторопливым, титаническим усилием, как в кошмарном сне, Мыслитель приподнял руку, подпиравшую голову, и снял локоть с бугра, изображавшего округлость колена. Весь его огромный торс пришел в движение, гора ожила, подножие содрогнулось, и две тысячи тонн камня обрушились вниз, разлетевшись на милю кругом. Грохот стоял такой, точно раскололись одновременно земля и небо. В джунглях залаяли, запищали, завыли, зарычали тысячи приглушенных голосов, выражая несказанное удивление.

Мул остановился, в испуге прядая ушами. Хосе Фелипе точно прирос к земле; он глядел не вверх, а вниз, себе под ноги, на борозды, которые затемняла гигантская тень. Он видел, как локоть оторвался от колена и начал подниматься вверх. Ладони Хосе Фелипе взмокли, пальцы, державшие соху, бессильно разжались. Медленно, против воли он обернулся.

Сердце его в мгновение ока обратилось в речного угря, бьющегося на крючке. По носу, за ушами, по икрам побежали тоненькие струйки пота. Мышцы челюсти, живота и бедер вдруг стали точно ватные. Голова закружилась, как будто он долго стоял нагнувшись под палящим солнцем. Он не мог сдвинуться с места, не мог шевельнуть ни единым мускулом. Он остолбенел, точно его на веки вечные установили здесь, подобно каменному изваянию, на которое он сейчас смотрел.

Оглашая воздух душераздирающим скрежетом, Мыслитель постепенно, могучим усилием отъединился от горы. Лавина камней, гальки, земли сыпалась по его бокам, густая пыль окутала ноги. Огромные валуны неслись вниз, подпрыгивая, катились по полю, иные падали в трех шагах от пригвожденного к земле свидетеля чуда. Загремев суставами, Мыслитель выпрямился и неподвижно замер, его выросшая тень упала на джунгли, и тревожный гомон в чаще стих. Умолкли птицы. Только медно-красное небо по-прежнему изливало на землю раскаленные лучи. Весь мир оцепенел, объятый изумлением и ужасом.

Мыслитель вздохнул. Точно взвыл ветер — искатель приключений, заблудившийся в незнакомых горах. Затем вдруг Мыслитель, ничем не обнаружив своего намерения, огромными пальцами осторожно взял мула. Сбруя натянулась и лопнула, и несчастное животное, перевернутое вниз головой и в мгновение ока вознесенное на стометровую высоту, задергало в воздухе всеми четырьмя конечностями. Какое-то время исполин изучал его со спокойным, чуть насмешливым интересом. Потом, презрительно хмыкнув, опустил на землю. Мул лежал на боку, тяжело дыша, глаза у него безумно вращались, из оскаленного рта вывалился язык.

Огромная ручища приблизилась к Хосе Фелипе. В отчаянии силился тот отодрать от земли ноги, ставшие непослушными. Но тщетно, ступни его точно приклеились. Рука сомкнулась вокруг него: огромная, жесткая, сильная — не рука, а каменная западня. Раскрыв рот, Хосе Фелипе издал вопль на такой высокой ноте, что сам не услыхал себя. И с леденящей душу быстротой стал возноситься вверх, замурованный в камень, издавая беззвучные вопли широко разинутым ртом.

Точно в кошмарном сне приблизился он, как на качелях, к гигантскому лицу. Оно изучающе глядело на него двумя каменными шарами. И Хосе Фелипе каким-то необъяснимым образом понял, что изваяние видит или, вернее, впитывает в себя его облик с помощью чувства, аналогичного зрению.

— Санта-Мария! — сорвалось с уст Хосе Фелипе. Ноги его, висящие над пропастью, судорожно задергались.

— Спокойно, — услышал Хосе Фелипе.

У Мыслителя не было рта, на каменном лице только явственно обозначались толстые губы, но вещал он внятно и членораздельно, как говорящий колосс Мемнон.

— Спокойно, букашка, жалкое мое подобие. — Исполин повертел Хосе Фелипе, чтобы лучше его рассмотреть.

У Хосе затрещали кости. Он опять завопил, обезумев от страха. Каменные пальцы чуть ослабили хватку.

— Ясно, — сказал Мыслитель, — эта тварь — хозяин той. Эта умеет думать. Так, так, — усмехнулся он. — Забавно. Значит, козявка, ты действительно умеешь думать? Это уже нечто. И я умею. Скажи, есть ли на свете более достойное, более сладостное занятие, чем глубокое, непрерывное размышление?

— Санта-Мария! — взвизгнул опять Хосе Фелипе.

Взгляд его оторвался от огромного лица и скользнул в бездну, разверзшуюся за краем ладони. С такой высоты мул показался ему не больше мыши. Стараясь держаться поближе к пальцам, Хосе Фелипе заполз в ямочку в центре ладони. Его драные, мокрые от пота штаны плотно облепили ноги.

— Только размышление спасает от нестерпимой пытки бесконечной вереницы лет, — продолжал Мыслитель. — Постоянная, напряженная работа мысли, решение сложнейших проблем — вот единственный источник истинного наслаждения. — Колосс согнул палец, оглушив Хосе Фелипе скрежетом, и легонько толкнул его в бок. — Верно, а?

— Нет! — завопил Хосе Фелипе, не понимая, что говорит, и не слыша слов ужасного собеседника. — Да-да, — поспешил он поправиться на всякий случай, зажмурившись, чтобы не видеть ни чудовищного лица, ни бездонной пропасти.

— Увы, — продолжал мрачно Мыслитель, — я только что решил увлекательнейшую проблему: задачу попарно вращающихся девяти тел, одно из которых вращается в противоположном направлении. Решение этой задачи доставило мне ни с чем не сравнимое блаженство — мыслить семьдесят тысяч лет. — Чудовище на секунду задумалось. — Или, может, семь тысяч? Не знаю. Не стоит и голову ломать над этой пустяковой задачей. — Мыслитель резко качнул ладонь. — Но для тебя, козявка, мне думается, даже такая задача была бы неразрешимой.

От толчка язык у несчастного Хосе отлип от гортани, он поспешил воспользоваться вновь обретенным даром речи.

— Опусти меня на землю! Опусти! Я оставлю твою тень в покое! Клянусь, я больше никогда не буду…

— Молчи! — Ладонь опять закачалась. — И вот я безумно страдаю. Мне нужна новая проблема, чтобы я опять замолчал на тысячелетие. Силикоид без пищи для размышления — самое жалкое на свете существо!

Большой палец огромной руки успел задержать Хосе Фелипе, который, беспомощно барахтаясь, покатился было к краю бездны.

— Ты крохотная козявка, жизнь твоя короче промежутка между двумя ударами моего пульса, и, по всей вероятности, любая придуманная тобой задача будет столь же ничтожна и столь же незамысловата. А я ищу проблему, для решения которой потребовалась бы вечность.

— Клянусь моим отцом и моей матерью, я никогда больше и близко не подойду к твоему подножию, не наступлю на твою тень, если только…

— Тише, козявка, не мешай мне. Я думаю, нельзя ли обратить тебя в хорошенькую задачку.

Каменная голова приблизилась к Хосе Фелипе и долго глядела на него пустыми каменными шарами.

— Допустим, я раздавлю тебя.