Дети - Наоми Френкель

Длинные белые руки Оттокара барабанят по подоконнику. Слабый ветер колышет флаги снаружи и наполняет воздух однообразным шорохом.

– А что вы будете делать, доктор? Тоже сбежите отсюда?

– Я нет. Мой побег будет побегом из страха. Я воспитатель, Оттокар. Пока мне еще дано учить молодых людей, мне просто запрещено бежать. Остаться в этом аду, хранить молодые души – мой долг.

– И я не могу бежать отсюда, доктор.

– Твой долг – бежать. Твой долг завершить великое творение. Уезжай отсюда, Оттокар, уезжай на просторы мира. Твоим творением – скульптурой Гете – ты покажешь людям в мире, что есть еще и другая Германия.

Не слышно голоса, только трепыхание флагов на окнах домов и шум улицы, врывающееся в безмолвие комнаты. Рука Оттокара касается чашки, стоящей на подоконнике. Из дома напротив опять выходит привратник с кистью и ведерком краски. Слово «юде» потерлось от ударов камней, и привратник обновляет его черной краской. На этаже, над рестораном, открывается окно, к которому также прикреплен флаг со свастикой. Женщина наклонилась над улицей, вытряхивает простыню. Красный флаг со свастикой и белая простыня вздымаются на ветру.

– Не сдавайся, Оттокар, – призывает его доктор, – не сдавайся.

Звуки заполняют квартиру доктора. Экономка включила радио – послушать обычно передаваемые утром мелодии. Старые народные песни снова вошли в моду.

Рука привратника тщательно выводит очертания букв, а перед взором Оттокара серые жалюзи прикрывают в его студии древнего бога Триглава.

«Юде!»

Слово пишется на обнаженной спине Иоанны. Весь воздух вокруг вырезан из ткани ее серой рубашки. Иоанна в его студии поет. И голос ее отчеканивает ноты на пустом лике древнего бога.

«Юде!»

Привратник завершил свое дело и добавил к слову черной краской восклицательный знак. Добавил две свастики с двух сторон слова, которое выглядит, как в заключении. Две свастики – идея привратника, его творческий вклад, и он этим весьма доволен. Поигрывает кистью и исчезает в доме.

– Нет! – кричит Оттокар. – Никуда я отсюда не сбегу. И не буду сосать лапу, как медведь в зимней спячке в своей берлоге. Мне довелось услышать то же слово в песне из уст маленькой девочки. Маленькая девочка, доктор, дочь преследуемого народа, и все же в ее голосе были звуки надежды. Вчера Нанте прибавил свой голос к голосу девочки. Мой Нанте, у которого мудрость прорезалась во рту вместе с осознанием своего конца. Девочка и Нанте врезали нотные знаки в лик Триглава. Я сброшу покрывало с незаконченной скульптуры этого бога. Будущее лицо его – это лики прошлого и настоящего, а будущий лик подставлен пощечинам и ударам богов. Но этим завершатся все удары и всякое отмщение. Я позволю себе говорить голосом Нанте. Больше не ответит человек ударом на удар себе подобного. Я закроюсь в новой своей студии, чтобы высечь эти знаки на пустом лице древнего бога. Это чудо, которое свершилось во мне, доктор, это зуб мудрости, который вырос у меня во рту в тот момент, когда я вообще перестал верить в чудо. Еще ночью я бежал из своей студии в доме Нанте, чувствуя себя опустошенным, лишенным всякой надежды. Всю ночь я шатался по улицам города и ни о чем не думал. Одно было у меня желание свернуться в своей скорлупе, спрятаться в своем доме, пока весь этот ад не пройдет. Но сейчас будущее снова меня будоражит. Когда замолкает будущее, молчат также прошлое и настоящее. Когда же будущее пробуждается и приоткрывает свои тайны, открываются и прошлое и настоящее. Человек может оживить душу только тогда, когда раскрываются все времена. Доктор, снова во мне пробудилась страсть к творчеству. Я ощущаю ее как возможность достичь всего, – высот и преисподней. Нет, отсюда я не сбегу! На меня, как и на вас возложена миссия – воспитывать в этом аду молодое поколение, я должен создавать новые миры в этой уродливой реальности.

На улице резко тормозит трамвай. Ребенок пытался перебежать дорогу и чуть не попал под колеса. Доктор Гейзе кладет руку на плечо Оттокара.

– Быть может, нам что-то и удастся совершить здесь, потому что я хочу воевать в настоящем во имя будущего. Каждой спасенной мною молодой душе я даю лицо будущего. Насколько мне будет дано, я буду спасать одну душу за другой из бездны зла. Ты же оставляешь настоящее душе, которая выпестует свое будущее грубостью, агрессивностью, но создашь будущее в своем убежище – без агрессивности, без мщения. Пусть Бог простирает над тобой свою десницу. Быть может, просветлеет лик будущего у твоего бога в один из дней перед всем человечеством. Я учился другому закону: око за око, зуб за зуб. Ныряй в эти мутные воды, чтобы спасать души, одну за другой. Катастрофа наша в том, что мы не делали этого все эти годы.

Оттокар фон-Ойленберг ощущает сухость в горле и пьет наконец кофе из чашки, стоявшей на подоконнике.

* * *

«Опасно! Строительная площадка!»

Красный фонарь раскачивается на веревке. Но это не ветер его качает. Это Мина схватилась за веревку, и трясет ее с в большом волнении. Во второй ее руке – маленький ребенок опустил головку.

– Вы забыли его! – кричит Мина.

Ветви липы недвижны, застыли в дневной стуже. На пьедестале, предназначенном для памятника Гете, водружен флаг со свастикой. Тень матери Хейни падает на вывеску. Платок съехал на ее черное пальто. Она стучит палкой своего покойного мужа по бетонной площадке вокруг пьедестала, обращаясь к толпе, собравшейся перед ней и Миной.

– Вы стараетесь его забыть. Всеми силами хотите забыть его, но это вам не удастся. Он вернется, все вернутся в один из дней – напомнить вам ваше предательство. Мертвые и живые едины. Вы еще ответите за все, что творится здесь. Все вы, – перед высшим судом неба и земли...

– Осторожней со словами, старуха. А то ответишь перед судом.

– Оставь ее. Не видишь, что ли, что старуха тронулась умом?

– Если она будет продолжать так говорить, не снести ей головы!

– Отправляйся домой, мать. Не стой здесь, на снегу, и не пророчествуй нам наше будущее.

– Вы забыли его! Уже забыли!

– Уберите ее отсюда! Сама она не уберется, поможем ей.

– Именем Иисуса, мать! Ступай домой! Время не для пророчеств, – умоляет ее госпожа Шенке.

– Это же мать Хейни сына-Огня! – вскрикивает Гейнц.

Филипп и Гейнц стоят у окна квартиры Филиппа и смотрят на улицу. Лицо Гейнца бледно. У Филиппа глаза усталые. По опавшему его лицу видно, что он почти не спал в последние дни.

– Что там происходит?

– Отто исчез. Отто – владелец киоска, там, на углу.

Флаг со свастикой колышется на крыше киоска. Пауле стоит к нему спиной, руки в карманах мундира.

– Отто был коммунистом, – добавляет Филипп, – вышел на улицу купить мяса и исчез. Никто не знает, что случилось. Всякие слухи носятся по переулкам. Есть такие, кто видел его произносящим речь. Вдруг – пуля. И все. Есть такие, которые видели, как его уводили штурмовики к закрытой машине. Есть такие, что видели, как Ганс Папир выхватил пистолет и застрелил его. Но никто ничего точно не знает. С момента его исчезновения эти две женщины ходят по переулку, жена Отто и старуха – мать Хейни.

– Но они же в опасности! Их жизни грозит опасность! – Гейнц открывает окно и сгибается над головой старухи, словно собирается прыгнуть, если кто-то набросится на нее.

– Оставь, Гейнц. Мы ничем ей помочь не можем. Во всяком случае, не мы. – Филипп пытается закрыть окно, но Гейнц не дает ему это сделать.

Мать Хейни ударяет палкой по вывеске, и каждый ее удар, как сигнал тревоги, заглушающий все остальные голоса. Из толпы выходит долговязый Эгон в мундире штурмовика и горбун в превосходном пальто, украшенном свастикой. Они переходят веревочное ограждение, поднимаются по ступеням на пьедестал и становятся смирно рядом с флагом. Эгон жует жвачку, горбун курит толстую сигару. Из-за спины старухи выдвигается большая костлявая Мина. Ребенка выставляет перед матерью, как бы пытаясь малюткой защитить старуху. Липа над их головами недвижна. Красный фонарь подрагивает, и мать говорит:

– Вы думаете, что народ пославший на смерть своих лучших сыновей и не ответит за это? Чистейших и честнейших вы швырнули в ямы могил... Сыновей ваших и внуков швырнули в ямы. И не спасутся оттуда поколения за поколением безвинных сыновей из-за вашего большого греха. Голос их чистых убиенных душ вопиет в пространстве нашей страны! И вопли эти не замолкнут – ни в ваших ушах, ни в ушах ваших сыновей и внуков. Придет день, и небеса очистятся над всем миром, и только над в Германией будет продолжать сгущаться тьма. Вы дали бандитам осквернить воздух нашей страны. И скверной дышите не только вы, а сыновья ваши и внуки будут продолжать ее вдыхать в легкие.

– Самолет! Аэроплан! – дождь листовок. Людской вал сметает старуху, ребенка и костлявую Мину. Листовка падает, рука хватает ее, собаки лают, дети визжат, и голоса, голоса.

– Не щипай, отстань, – крик Эльзы.