Время для жизни - taramans

прошедших через Колыму. Совсем сдурел? Примерно тогда же в Интернете, Елизаров нашел одну диссертацию магаданского препода-историка, который очень подробно разобрал все «за Колыму». Оказалось, что в период с 1934 по 1953 год через Колыму, Дальстрой, если что, прошло около трехсот сорока тысяч человек. Из которых три четверти – уголовники. Все это время Елизаров не мог найти ответ на вопрос – зачем врать? Разве трагедия этих двух из десяти, осужденных невиновно – меньшая трагедия? Нет, ни хрена не меньшая. Ну – по крайней мере, для Елизарова. А вот для либероты, выходит, намного меньшая! И так почти во всем, что касается темы репрессий – куда ни копни, либо явная ложь, либо передергивание фактов.

Это как с темой холокоста. Был холокост? Несомненно! Трагедия это? Бесспорно! А зачем врать? Сначала, как помнил Елизаров, считалось, что евреев было убито шесть миллионов, потом – восемь, остановились на десяти. Зачем? Помниться, задался этим вопросом некто Юрген Граф. И что? А законопатили немца на десять лет! Ни хрена ж себе ему срок отслюнили! За отрицание холокоста, который тот вовсе не отрицал, а лишь пытался разобраться, как все было на самом деле, сколько жертв.

Причем, вопли про холокост и про разные концлагеря, а также цифры уничтоженных в них евреев, как-то обходили стороной тот факт, что славян всех мастей в тех же концлагерях уничтожили не меньше, а то и больше? Где конференции про геноцид славян? А кто считал, сколько цыган немцы уничтожили? Что они – не люди, что ли?

Уже будучи на пенсии, задался он как-то вопросом, посмотрев передачу по местному ТВ – а сколько здесь убили людей, во время репрессий? Получалось, что около двух тысяч человек «исполнили». А копнул поглубже – оказалось, что в этот городок свозили осужденных как бы не со всей Омской области. А по передаче выходило, что чуть ли не в каждом райотделе милиции области в то время стреляли, стреляли, стреляли… И примерно – так же, по две тысячи. Спросил у одного «деятеля» из движения «Мемориал». И что? А ни хрена – стал сталинистом и оправдателем всей гэбни! Как посмел такие вопросы задавать? Как вообще такие мысли в голову прийти могли?

Вот и думал Иван обо всем этом, топя печки; кидая снег; бегая на лыжах вдоль Оби.

«Рефлексия, говоришь… Ага! Что я – не русский, что ли?! Нужно еще с кем-нибудь за рюмкой посидеть, поговорить об этом! Только вот… может быть чревато!».

Все-таки не утерпел… Когда к нему вечером зашел Мироныч, и они пили чай, под треп обо всем, Косов, вздохнул, достал рюмки и нехитрую закуску, разлил. Мироныч немного удивленно посмотрел на него, но рюмку выпил.

- Ты чего хотел-то, Иван? – закуривая, спросил сторож.

- Да вот, Мироныч… Вопрос такой… непонятный. Сам знаешь, у меня здесь никого, с кем можно было бы… Вот хочу твоего мнения спросить… да не знаю как. Очень уж вопрос… непростой.

- Так чего ж ты жмешься, как девка?

- Мироныч! Вот скажи мне… у Вас… народа много позабирали… ну – «гэпэушники»?

Мироныч хмыкнул, из-под бровей зыркнул на Ивана.

- Ишь ты… Да… вопрос-то непростой. И ты правильно делаешь, что… не всем подряд его задаешь. Не каждый… правильно поймет, - помолчав ответил Мироныч.

- Вот смотри… Был у нас тут молодой мужик. Вроде и нормальный, а все как… ребенок несмышлёный. Уже и женат, и детей двое, а все одно. Где бы не работал, все у него через жопу выходило. Не… не потому, что рукожопый, а все с придурью какой-то. Ну… поставили его конюхом. И был у нас жеребец. Не сказать, что совсем уж чистокровный, но справный такой коник, красивый. И на соревнованиях даже призовые места брал. Так вот… угробил же коника этот придурок. Гонял его, нравилось галопом дураку поскакать. И напоил холодной водой. Дурак, что с него взять!

- В общем… посадили этого придурка. А жена у него красавица! Поехала она, значит, туда. И я уж не знаю, перед кем она там ноги раздвигала, а только комиссовали этого мужика, ага. Привезла она его домой. Ему бы посидеть годик-два тихо, жопу прижавши, так он же – дурак! Давай гоголем по деревне ходить, да еще и попивать начал, бахвалиться. В общем, приехали за ним. И все… с концами пропал. Вот и посуди сам!

Помолчали.

- А вот в колхозе, где моя падчерица с зятем живут, другой случай был. Давно уже лет пять, однако. Был у них там председатель колхоза. Так себе председатель… И попивал, да и на руку нечист. И уж хозяйственным его никак было не назвать. В общем, дрянной человечишка. А еще там счетовод был. Тоже – тот еще, прости господи… И вот у них – то ругань до потолка, то – пьют вместе. И как-то разругались они по пьянке – вдрызг, до мордобоя, да. Председатель этот, возьми да напиши, значит, донос на счетовода. Что, дескать, в Гражданскую он у Колчака служил, и чуть ли – не офицером. Ну, того, значит – под микитки, да в «гепеу». А он же, не будь дурак – тоже молчать не стал и вывалил, все что знал, про того председателя. И того – туда же, за растраты, да прочее.

- А в прошлом годе, на станции-то, Кривощеково, говорят, человечка заарестовали. Люди бают, и впрямь колчаковцем был, даже навроде как у казачков, в карателях, значит, злобствовал.

- А в тридцать втором годе… тоже случай был… недалеко тут. Падеж скота пошел, да что ты! И в колхозе, и в частном стаде – мрут коровенки! Толи киргизы какую-то заразу занесли… Они же нередко сюда скот на продажу гоняли. Толи еще что… А только человек пять сразу – арестовали. И ветеринара местного, и еще кого-то… Вроде, как и содержали скот-то плохо… от того и падеж этот.

- Вот, Ваня, и посуди сам – правильно «гепеу» делает, или нет? Может кого и зря… Только вот – не всех-то зазря, думаю…

Мда… вот такой разговор вышел. И ни хрена он, разговор этот, сомнения у Ивана не развеял. Вопросы как были, так и остались.

Он съездил в Дом Красной армии, нашел инструктора, представился честь по чести.

Невысокий, худощавый, с обильной сединой, но с военной выправкой, мужичок пожевал губами и сказал:

- Если бы не просьба Шедько, я бы тебя не взял. Занятия идут