Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки - Всеволод Багно

Дальнейшее расследование ничего не прояснило. Француз подтвердил, что ингредиенты те самые, но этого, конечно, было мало, то есть доказательства эти были недостаточны — да и смехотворны,— чтобы обвинить слабого, неуверенного в себе и запуганного человека в убийстве девяти человек. Единственное, что оставалось,— это поверить, будто Роберт Лестер на самом деле превращался в человеко-волка и что мутация давала ему громадную силу, позволяющую убивать в несколько секунд.

Полиция держала его под арестом как подозреваемого, только и всего. И вот тогда-то полицейским пришло в голову оставить Роберту Лестеру все, что было необходимо для отвара. Тщательно подготовившись, они приняли меры предосторожности, чтобы человеко-волк не убил кого-нибудь из них, не скрылся, выломав двери или согнув прутья решеток в камере, где сидел; на такой случай стража удвоила количество грозного оружия.

Роберт Лестер остался один.

Долгое время он созерцал порошки, травы и химические препараты, которые, предполагая, конечно, что он попадется в ловушку, оставили, положив прямо перед ним, так что ему нужно было только руку протянуть.

Если он обратится в человеко-волка, у полиции будет окончательное доказательство его виновности...

Он долго раздумывал.

Однако если он станет зверем, ему будет сподручнее удрать из этого малоприятного места, у него тогда появится сила, и он сможет прикончить парочку охранников, прежде чем скроется.

Единственное, что пугало его в будущем, это бродяжническая жизнь, неизбежные преследования людей, от которых он был вынужден бежать; вот тогда-то он и вправду стал бы волком, которого обложили, за которым гонятся...

Он пришел к выводу, что это все же лучше, чем сидеть здесь в клетке, как в зоологическом саду, да еще на тебя все время глазеют с нездоровым любопытством.

Глаза Роберта засверкали необычайным красноватым блеском; он решился, он выбрал: он снова будет человеко-волком, хотя бы и в последний раз, а не узником тюрьмы, где у кого хочешь силы иссякнут.

Они не дождутся от него покорности, волк никогда не станет смиренной домашней скотиной. Если нужно заплатить высокую цену за свою свободу, что ж, он заплатит, пусть даже на него будут охотиться, надменно и решительно заключил он. Волк не собака.

И спокойно, нисколько не торопясь, приготовил отвар. Он подозревал, что за ним следят, стерегут каждое его движение, он чувствовал их тайное присутствие, их изучающие взгляды. Но это не лишило его мужества, напротив — он принял это как вызов; приготовил питье и стал делать дыхательные упражнения. Через несколько мгновений почувствовал, что начинается мутация, величайшая перемена; и вот новая сила заставила напрячься его мускулы, клыки и когтистые лапы стали его оружием, она, эта сила, дала ему уверенность и власть над самим собой: он перестал бояться, теперь он нагонит страху на тех, кто его запер. И он принялся яростно трясти решетки и биться о стены, желая сокрушить свою тюрьму. Он свирепо рычал, ведь он снова стал высшим существом и вновь был в волчьей шкуре, в шкуре этого замечательного, прекрасного и могучего зверя, которого боятся все люди и перед которым все живое трепещет.

Полицейские сбежались к камере, откуда раздавался стук и дикий вой, и после нелегкой борьбы им удалось скрутить Роберта Лестера, человеко-волка, долгое время убивавшего людей и наводившего ужас на лондонцев. Теперь им следовало заняться не полиции, а врачам-психиатрам. Через несколько часов, в течение которых Роберт, стиснутый смирительной рубашкой, жалобно выл, врачи высказали мнение, что это был особенно яркий случай ликантропии и, кто знает, не проведет ли больной всю оставшуюся ему жизнь, ощущая себя в волчьей шкуре.

МИРИАМ

Добравшись до дому, Мириам сразу же вошла в парадное; она никогда не задерживалась поболтать с соседями или консьержкой; здоровалась и исчезала за дверью, отгораживающей от мира ее царство. Люди, видя, что она одна, всегда одна, всегда куда-то торопится, а сама красивая, гордая, изысканно одетая, строили разные догадки: эта женщина — киноактриса, нет, она работает на телевидении, да нет, она манекенщица; многие даже клялись, что видели, как она выступает.

Мириам выложила на стол в кухне все, что принесла: молоко, хлеб, консервы. Потом прошла в спальню, но включила только лампу, стоявшую на секретере. Она не любила яркого освещения, предпочитала светильники, их слабый мягкий свет; ей нравилось жить в полутьме, среди изломанных теней и отсветов. Потом она вернулась в кухню и, когда ставила в холодильник молоко, услышала, как кто-то печатает на машинке. Кто-то из соседей, студент или писатель. Нет, печатали где-то совсем рядом: такой ясный звук не мог доноситься из другой квартиры, и Мириам захлопнула холодильник. Пишущая машинка стучала и стучала где-то совсем рядом. Вполне возможно, что у нее в гостиной. Мириам выглянула из кухни. Ей показалось, что какой-то мужчина — она различала только силуэт — сидит и печатает на машинке. Однако у Мириам никогда не было ни машинки, ни письменного стола, ни огромного книжного шкафа — ничего из того, что она теперь видела. В полутьме зала она ясно различила сидевшего к ней спиной молодого человека в джинсах и рубашке в красную и зеленую клетку, он собирался вынуть из машинки лист бумаги. Посмотреть ему в лицо Мириам не удалось. Сомнений не было: кто-то влез к ней, не обман же это зрения, не призрак. В замешательстве она включила верхний свет. В тот же миг все исчезло. Ни письменного стола, ни книг, ни пишущей машинки. Все как обычно: современные занавески и кресла вместо старинных вещей, окружавших юношу.

Мириам не придала этому особого значения. Галлюцинациями она никогда не страдала, но ведь кино и книги, которые она читала, мысли и переживания одинокой женщины, ее напряженные долгие раздумья могли вызвать видение, навеянное сокровенными мечтами. Она вспомнила несколько фантастических рассказов Касареса [254]; в его «Паулине», например, речь шла о способности человека мысленно воссоздавать картины минувших эпох, образы вещей и существ, давно исчезнувших. Мириам вскоре бросила об этом думать и, устав за долгий трудный день на работе, легла спать.

Через несколько дней, когда все уже позабылось, Мариам, вернувшись под вечер домой и открыв дверь, увидела, что в спальне горит свет; таинственный свет освещал и другие комнаты. Немного поколебавшись, она вошла, ожидая увидеть вора, роющегося в ящиках в поисках ценностей. Но гостиная вновь была обставлена как в тот раз, когда она увидела здесь молодого человека, печатавшего на машинке. Только теперь пол закрывал зеленый ковер. Внимание ее привлекли книги, их было великое множество. Из спальни донесся шум, и она на цыпочках прошла туда, звук шагов тонул в толстом, мягком ковре. Там в качалке черешневого дерева с плетенным из лиан сиденьем покачивался какой-то мужчина, он читал, книга закрывала его лицо. Тихо ступая, Мириам осторожно подошла. Мужчина опустил книгу, и Мириам на мгновение увидела его лицо. Он исчез, и все, что его окружало, исчезло вместе с ним, но звук раскачивающейся качалки, такой несовременный, исчез не сразу, несколько секунд он, словно эхо, отдавался в воздухе.

Мириам теперь знала в лицо этого писателя (что он писатель, она ничуть не сомневалась): лет двадцать восемь, волосы черные, черты лица необычайно притягательные, спокойные глаза очень блестящие. Никого похожего на него среди своих знакомых она припомнить не могла.

В последующие недели ничего нового не произошло. Мириам ждала, чтобы видение повторилось, и чаще бывала дома, то тщетно. Она решила поискать по книжным лавкам, хотя сама толком не понимала чего. Полистала литературные журналы, поглядела на обложки — может, попадется фотография молодого мужчины, которого она видела в своей квартире. Но там были лишь чужие пошлые лица да портреты известных писателей. Возвращаясь домой, она встретила консьержку, которая, не переступая границ, истинно по-женски умела вызнать все подробности частной жизни своих жильцов. Желая хоть что-нибудь узнать, Мириам стала ее расспрашивать, и та сказала, что прежде в этой квартире жил мужчина, но знает она о нем мало: молодой человек, молчаливый, казался не то робким, не то мрачным; выходил редко, всегда нагруженный книгами.

— Понимаете, сеньорита, я думаю, он писатель, все время было слышно, как он печатал на машинке.

Мириам запомнила имя, которое ей назвала консьержка, оно стояло на письмах, приходивших сравнительно часто на ее адрес, но она не интересовалась конвертами и возвращала письма почтальону или оставляла в привратницкой. Когда в следующий раз пришло письмо, она прочитала: Хуану Пабло Касалю, Минотауро 509-4, Мехико, 12, Центр. Отправитель — женщина. Мириам решила вскрыть письмо. Старалась не разорвать, но это ей не удалось, и конверт оказался испорченным. Пока вскрывала, ей было так стыдно, словно она воровала или пользовалась чужой вещью. Она вторгалась в личную жизнь того, кто обладал силой или даром являться ей, того, кто и покинув эту квартиру, тут оставался. В любую минуту, она это чувствовала, Пабло Касаль мог появиться и осудить ее поступок. Но нет, она оставалась одна. Письмо было от Лилии Мюрат, она умоляла ответить. Жаловалась, что вот уже год, как ничего о нем не знает. Просила написать хотя бы несколько строчек или ответить телеграммой. Клялась, что все еще любит его, хотя с последней их встречи прошло немало времени. Почерк нервный, тон чувствительный, слащавый, пошлый, подумала Мириам. И все же письмо выдавало безмерную тоску женщины, которая ничего не могла узнать о Хуане Пабло. Оно пришло из Гаваны.