Высота в милю - Лиз Томфорд

в то место, где фанаты тебя поддержат.

Я откидываю голову назад, сужая глаза.

— Ты видел небольшую часть дерьмовых людей в интернете, которые тебя обливали грязью, — продолжает Мэддисон. — В целом, я думаю, что любой фанат будет в восторге от того, какой ты настоящий, включая «Чикаго», но если думаешь, что они действительно не хотят тебя или что ты не можешь быть здесь самим собой, иди играть туда, где можешь.

— Я не могу.

— Почему нет?

Почему он спрашивает? Он знает ответ.

— Потому что твоя семья в Чикаго. Я не оставлю тебя и Логан. И уж точно не оставлю Эллу и Эм-Джея.

— Зи, — Мэддисон наклоняется вперед, его тон абсолютно серьезен. — Неважно, где ты находишься и за какую команду играешь. Ты всегда будешь частью нашей семьи. Тебе не нужно мое разрешение, чтобы уехать, но если по какой-то причине ты думаешь, что нужно, что ж, оно у тебя есть. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Мы все хотим.

У меня сжимается в груди. Я знал это, но приятно слышать подтверждение. Особенно сейчас, так близко к концу сезона, не зная, будет ли он последним в Чикаго, и покину ли я их через несколько коротких месяцев.

Я многократно киваю головой, не в силах говорить, эмоции застревают в горле. Когда поднимаю глаза на Мэддисона, кажется, у него та же проблема: его карие глаза блестят, когда он быстро моргает.

— О, черт! — я смеюсь, чтобы снять напряжение, сжимая переносицу большим и указательным пальцами. — Мы жалкие.

— Ты мой брат. — Голос Мэддисона ломается, когда он потирает лицо. — То, где ты живешь, этого не изменит. Моя семья всегда будет твоей, но впервые за долгое время у тебя есть своя семья. Я не могу смотреть, как ты отбрасываешь ее, потому что боишься, что тебе придется уехать от нас.

— Я не могу увезти Стиви из Чикаго.

— Она сказала, что не уедет?

Я качаю головой.

— На самом деле, как раз наоборот. Сказала, что последует за мной куда угодно, но я не хочу забирать ее от брата или из собачьего приюта. Это было бы хреново.

— Зи, хоть раз в жизни перестань пытаться защитить всех вокруг. Она пытается дать тебе выход из этой роли, в которую ты вжился. Она говорит тебе, что переедет туда, куда тебе нужно. Позволь кому-то другому хоть раз прикрыть твою спину.

— Черт, Мэддисон.

Теперь у меня текут слезы. Конечно, они почти не прекращались всю неделю, но я обычно делаю это наедине.

— Я не знаю, какого хрена я делаю. — Мой голос ломается. — Я пытался оградить ее от всей этой шумихи, но я даже не могу трезво мыслить. Я так сильно по ней скучаю.

— Тогда почему ты порвал с ней? — мягко спрашивает он, хотя могу сказать, что он предпочел бы обругать меня за мою ошибку.

— Как и сказал, я пытался защитить ее от всего этого дерьма.

Мэддисон молчит, позволяя мне продолжить.

— Я пытался защитить ее от себя, — добавляю я, осознавая это.

Глядя на него, становится ясно, что друг уже знал это, так как на его губах расплывается грустная улыбка.

— Я бросил ее прежде, чем она смогла оставить меня, — я выдыхаю и качаю головой. — Что, блядь, со мной не так?

— С тобой все в порядке, Зи.

— Нет! — кричу я в разочаровании. — Я был так уверен, что она порвет со мной после того, как увидела все это дерьмо обо мне в интернете, что сделал это раньше, чем смогла она, — я закрываю лицо руками. — Я думал, что Стиви бросит меня, как и все остальные.

У меня было три гребаных сеанса с Эдди на прошлой неделе, и он не смог сказать мне, что я делаю? Потребовался ночной разговор с моим лучшим другом и немного теплого виски, чтобы понять, что я все еще имею дело с дерьмом от моей гребаной матери?

— Стиви любила тебя, даже когда ты пытался показать ей все самое худшее. Но твоя лучшая сторона? Кто ты есть на самом деле? Ты должен верить, что она любит тебя настолько, чтобы остаться рядом.

— Она не любит меня, — я качаю головой, быстро отмахиваясь от него.

— Чушь, — снисходительно смеется Мэддисон.

— Она не любит.

— Зи.

Я пытаюсь поднять глаза, но мне трудно установить зрительный контакт. Мэддисон не может и, к счастью, никогда не поймет меня таким образом. У него есть семейная любовь, и любовь второй половинки. Он никогда не был без этого, чтобы понять образ мыслей, который мне пришлось создать для себя, просто чтобы выжить.

Никто никогда не любил меня. Никто не мог и никогда не полюбит меня, поэтому я должен был полюбить себя достаточно, чтобы компенсировать это. То, о чем он просит меня — доверить кому-то другому взять на себя эту ответственность, — слишком большая задача.

Я слышал, что сказала Стиви, когда выходил из ее квартиры на прошлой неделе, но, честно говоря, подумал, что это была тактика, чтобы заставить меня остаться. Моя собственная мать не могла любить меня. В каком мире я мог бы ожидать, что кто-то другой сможет это сделать?

— Зи, — повторяет Мэддисон. — Мои дети любят тебя. Моя семья любит тебя, и ты в это веришь. Так почему, черт возьми, не можешь поверить, что Стиви тоже тебя любит?

Я молчу, слишком много эмоций, воспоминаний, неуверенности переполняют меня, чтобы позволить словам вырваться наружу. Любовь — пугающая идея, и я провел всю свою взрослую жизнь, убеждая себя, что она мне не нужна. Что я могу любить себя настолько, что мне не нужно искать ее у других, но эта хрупкая вера начала быстро разрушаться с тех пор, как Стиви не стало.

— Ты так сильно любишь, но тебе нужно начать верить, что тебя любят в ответ.

Черт.

— Поверь моему опыту, — продолжает Мэддисон. — Все это, — он обводит взглядом гостиничный номер, — слава, деньги, поклонники. Все это того не стоит, если она в этом не участвует.