Виновны в защите Родины, или Русский - Тимофей Круглов

— Ленинградское телевидение едет, Юрий Евгеньевич, скоро будут здесь. Люди наши, проверенные. Будете говорить?

— Если свои, буду, конечно. Чукаловскому я сейчас звякну в дежурку, он их машину пропустит прямо на базу. Обсудите сами ситуацию в общих чертах, чтобы мне время не терять — сегодня все на разрыв, а потом ко мне, добро пожаловать! Мурашову скажите, пусть покормит гостей с дороги.

— Хорошо, спасибо. Я их сразу к нам в кубрик заберу, когда приедут, сориентирую и потом уже к вам. А угощать их найдется кому, я своим людям скажу, они потом их и накормят и напоят, но не на базе.

— Отлично, так даже лучше. Ладно, я пошел, там у меня еще. — Капитан устало резанул аккуратной ладошкой по горлу и удалился — маленький, ладный, совершенно невозмутимый человек. «Страшный человек!» — так потом скажет один из бывших омоновцев, вспоминая тихого интеллигентного начальника кадров и одновременно замполита ОМОНа Чиз-гинцева. «С чего бы это?» — подумает про себя Иванов, но расспрашивать не станет. Все люди друг другу кажутся разными. И друг к другу все люди разные. Вот и сам Валерий Алексеевич — добрейшей души человек, а на него ведь тоже, бывает, наговаривают.

Иванов пошел к себе в кубрик — переодеться да положить автомат. Приказ приказом, но слишком много крутится у штаба визитеров, могут оказаться и знающие интерфронтовца в лицо — ни к чему светить камуфляжем и оружием. Вот рассосется немного, тогда.

Не рассосалось. Сначала под командой одного из членов Республиканского совета прибыли несколько парней помоложе и покрепче, недавно отслуживших в армии. Валерий Алексеевич вместе с Мурашовым проинструктировал их, потом Толян повел группу вооружаться и распределять ее по постам — пусть охраняют базу по периметру под руководством омоновцев. Но с условием, что разводить в караул интерфронтовцев и еще нескольких милиционеров, только что перешедших в отряд из ГАИ и приданных взводу Мурашова, будет сам Иванов.

— Под твою ответственность, Поручик! Мне некогда, а тебе не трудно будет тряхнуть стариной. Распределишь новеньких по сменам, проследишь, чтобы не запутались и не потерялись. Ну и разводить будешь, соответственно.

— Толян, я тебе что, начальник караула, что ли? У меня тут столько встреч уже набито, только отбивайся. Поставь сержанта какого…

— Нет у меня ни одного свободного сержанта. Кто на выезде, а кто через день на ремень в карауле, новеньких одних бесконтрольно тоже на пост не поставишь. Хорошо, что за нами два поста всего из шести. Но по три человека. Вот и считай. Плюс резерв, плюс моча в голову у командира ударит — и еще полвзвода ищи-свищи. Короче, помогай, не мальчик, чай, справишься и с этим.

— Ну, Толя! Хера ж ты из меня строевого командира лепишь? Я рядовой, необученный — давно уже «ать-два» забыл и из головы выбросил! Ладно. Вот список моих людей, а ты давай список милиции, что к вам перешла, и своих штатных. Омоновцев и милицию по сменам распредели сам. Я их не знаю все равно, а я подпишу к ним своих дружинников.

— Садись, пиши, писатель! Сразу бюрократию разводить! Строевую записку тебе подавать утром?

— Иди ты, Толян, на хер! Ты здесь командир взвода или кто?! Давай служи, летеха. А я уж так и быть, помогу по старой дружбе.

Пока ругались, быстро составляя при этом график, от ОСТК прибыли несколько рабочих и экскаватор. Но их, слава богу, тут же забрали — засыпать мешки песком, вырыть кое-где траншеи и сделать прочие дела, до которых руки раньше не доходили. Через час, обходя своих людей — поговорить, приободрить, показать, что интерфронтовское начальство их не бросило и тоже находится на базе, Иванов с удивлением обнаружил среди рабочих, таскавших мешки с песком, Берзиньша. Этот полный, страдающий диабетом латыш часто приходил к Валерию Алексеевичу в кабинет, приносил свои статьи, написанные в школьных тетрадках корявым детским почерком.

Однако Берзиньш был совсем не прост, и статьи его, в которых он описывал ситуацию в стране с точки зрения латышского потомственного рабочего, пользовались у читателей «Единства» большим успехом. Сейчас латыш, задыхаясь, не позволяя себе ни перекура, ни просто минутки передышки, ожесточенно и очень ловко орудовал лопатой. Засыпал мешок товарищу, потом себе и сам же еще успевал бегом (!) оттащить мешок к ближайшему посту, сооружая вместе с омоновцами что-то вроде дзота.

— Ивар! Вы что тут делаете? — остановил Иванов высокого, очень объемного мужика в смешном длинном пальто и вязаной шапочке. По лицу Берзиньша градом катился пот, от большого тела валил жар. Он остановился, скинул со спины мешок и утер пот рукавом. Ивар хотел что-то сказать, но тут из громкоговорителей раздался бархатно-сдержанный голос командира отряда — Млынника:

— Внимание личному составу и всем находящимся на базе! Все работы на территории немедленно прекратить! Занять места согласно боевому расписанию! Оружие держать при себе, все передвижения по базе максимально ограничить!

Откуда-то вынырнул сержант и увел рабочих. Растерявшегося Берзи-ньша Иванов быстро ухватил за локоть и потянул за собой. В бронетранспортерах у входа в четвертый барак хищно задвигали стволами пулеметы. Омоновцы занимали круговую оборону в только что вырытых ячейках и за мешками с песком, рассредоточивались по периметру базы, каждый взвод у своего барака; часть людей тут же выдвинулась на крышу соседнего здания котельной. Там, на господствующей высоте, давно уже был установлен постоянный пост из трех человек с пулеметом, по «тревоге» его надо было усилить, так же как и остальные посты — в наскоро укрепленных огневых точках у проходной, за ангаром с автопарком, на крыше бани — в другом конце базы.

ОМОН не собирался переходить на осадное положение, хотя территория базы, конечно, охранялась круглосуточно. Но с началом баррикадных провокаций, и особенно в связи со вчерашним боем у МВД, ситуация резко изменилась. Отряд в любую минуту мог столкнуться с попыткой разоружения или уничтожения превосходящими силами латышской сельской милиции. Армия могла и не вмешаться, как показали ночные события. А могла и вообще выступить против ОМОНа. Об этом никто вслух не говорил, но думали. Понимали, кто сейчас в Москве приказы отдает. Конечно, даже шестьсот сельских милиционеров — латышей, спешно стянутых в Ригу правительством, не смогли бы противостоять всерьез прекрасно вооруженному, имеющему немалый боевой опыт личному составу ОМОНа. Пусть и было омоновцев не более ста пятьдесяти человек, да каждый стоил не одного участкового из Прейли или Талсы. К тому же омоновцы успели сработаться, не раз выезжали они повзводно в командировки в горячие точки, да и многие из них, еще до службы в отряде, прошли Афганистан, участвовали в локальных конфликтах, служили на неспокойных давно уже границах огромной страны.

Боевая подготовка непосредственно в Рижском ОМОНе тоже была поставлена на высоком уровне, к этому были привлечены несколько известных на весь Союз специалистов.

То, что осенью прошлого года отряд перешел из подчинения республиканскому МВД в ведение 42-й (Вильнюсской) дивизии Внутренних войск МВД СССР, тоже во многом изменило статус омоновцев и возможности. Поступило новое вооружение, обмундирование, не стало проблем с получением боеприпасов и вообще всех видов снабжения. Расширена и оптимизирована была внутренняя структура подразделения, уже не сдерживало новые потребности старое штатное расписание. Спецназовский камуфляж, сменивший черные комбинезоны, дополняли традиционные черные береты, в память о том, старом, Рижском ОМОНе. Но, по сути, уже с января 91-го года это было совершенно новое, уникальное по своей структуре, возможностям и предназначению боевое подразделение. Свой спецназ, своя разведка и контрразведка, свои аналитики, свои технические и экспертные службы, разветвленные связи — вертикальные и горизонтальные — на всех уровнях; своя агентура и, главное, массовая поддержка русского населения.

Своя идеология, свой, четко выстроенный в короткие сроки новый образ, наряду с тщательно создаваемым в общественном сознании всей страны героическим мифом о Рижском ОМОНе, — все это было вдохновенным творением профессионалов высочайшего уровня. Не знаменитых и до сих пор почти никому не известных, почестями не отмеченных, растворившихся в пестрой постперестроечной толпе бывших граждан СССР — профессионалов, умевших видеть куда дальше, чем на два хода вперед.

Сила отряда была вовсе не в особых бойцовских и нравственных качествах рижских омоновцев, не в их фанатической политической убежденности или жесткой круговой поруке, хотя все это присутствовало в той или иной мере. Но уже после января 91-го года личный состав отряда обновился наполовину, если не больше. Меньше стало профессионалов, больше стало убежденных пассионариев, пришедших в отряд уже тогда, когда многие боялись к нему даже приблизиться. Все эти люди спаялись в боевое братство, подчиненное одной цели — выполнить поставленную задачу любой ценой. А задача была сформулирована командирами, общим собранием отряда и общественным мнением максимально просто: защита Конституции СССР, конституционных прав граждан СССР и самого Союза Советских Социалистических Республик. Защита до конца. Говоря еще проще — исполнение до конца Воинской присяги, которую давал каждый. А в том, что конец будет, — никто не сомневался. Просто никто тогда еще не мог на все сто процентов сказать — хороший он будет или такой, какой… есть.