Кутузов - Лидия Ивченко

В донесении М. Б. Барклаю де Толли Кутузов написал: «С начала кампании я видел, сколь много положение наше затрудняется рущукским ретраншементом, и как связывает руки сей пост, которого не только без сильного гарнизона оставить не можно и такого, который отнимает большую половину всей пехоты, могущей двигаться к подкреплению разных пунктов на великом пространстве, нами занимаемом <…>. К сохранению сего поста иных мер и иного положения по нынешней силе неприятеля избрать не можно, как то, в котором я находился перед визирскою баталией и несколько дней после, то есть стоять перед Рущуком и закрывать его всеми кое-как собранными силами. Единственная позиция, которую для сего избрать можно, не теряя связи с Рущуком, есть та, на которой я дал баталию. <…> Все сии причины столь важны, что я по совершенному убеждению принял мысль, тотчас после одержанной над визирем победы, оставить Рущук. Сие только и можно было произвесть после выигранной баталии, в противном же случае казалось бы то действием принужденным, и если бы вместо выигранного сражения была хотя малая неудача, тогда бы должно было переносить все неудобства и для чести оружия не оставлять Рущук. <…> Итак, несмотря на частный вред, который оставление Рущука может сделать лично мне, и предпочитая малому сему уважению пользу Государя моего, упразднив Рущук, как были упразднены Силистрия и Никополь, выведя жителей, артиллерию, снаряды, словом все, и подорвав некоторые места цитадели, 27-го перешел я совсем на левый берег Дуная»28. Сложно сопоставить текст этого донесения М. И. Кутузова с бытующей в историографии версией, что главными чертами этого человека были придворная лесть и низкая угодливость. Приведенный случай с оставлением Рущука показывает, что личной ответственности и царской немилости он не страшился. До конца своих дней полководец не боялся брать на себя ответственность в самых рискованных ситуациях, поэтому-то так странно выглядят предположения некоторых отечественных авторов, будто ему не хватало силы воли и характера в принятии смелых решений. Конечно, если бы Кутузов приказал удерживать Рущук, как спартанцы ущелье в Фермопилах, то он выглядел бы человеком волевых решений. Однако полководец мысленно выстроил логическую цепь, где были безошибочно определены все приоритеты: заключение мира с Турцией, для чего следовало разбить армию великого визиря; чтобы разбить ее, следует навязать ей сражение; чтобы навязать сражение, следует пожертвовать Рущуком, сделав шаг на пути к сражению с армией великого визиря. «Походы великих полководцев всегда имеют в основании светлую мысль, постепенно приводимую ими в действие. Но различными способами, судя по нравственным свойствам полководцев, — рассуждал А. И. Михайловский-Данилевский. — Одни, как Наполеон и Суворов, устремляются вперед, разрушая всяческие преграды, доверяя своей звезде; другие, в том числе Кутузов, подвергая каждый шаг расчету, устраняя сколько можно влияние случайностей на свои действия, ожидая для разгрома неприятелей времени, когда изготовятся все к тому средства»29. Действительно, для Кутузова в его ремесле не существовало раз и навсегда установленных правил; знания, которые он накапливал всю жизнь, безотказно служили ему в самых разных ситуациях, он умел, по словам поэта, «мыслить, мысли не обожествив», предвидеть конечный результат, сплести воедино полководческое искусство, политические новости с другого конца Европы, местные особенности и знание человеческой природы. Скажем, психологические портреты Наполеона или Ахмет-бея были для Кутузова едва ли не важнее, чем воинские правила, которыми они руководствовались. Воинские правила Фридриха Великого, Румянцева, Суворова или Наполеона переставали быть для него правилами, как только их исполнял кто-либо другой. Он легко отличал важное от второстепенного, перестраивался на ходу, но он терпеть не мог, когда в его распоряжения вмешивались посторонние люди, которым не хватало ни ответственности, ни дальновидности.

Предположения Кутузова оправдались, хотя действительно ценой ущерба его собственной славе. «Не только в Константинополе сражение при Рущуке праздновали как победу над русскими, но отступление на левый берег Дуная наших войск, как в Петербурге, так и в Париже, произвело впечатление и заставило усомниться в одержанной Кутузовым победе. Сражение при Рущуке, несмотря на благодарственный молебен, есть поражение, потому что пришлось отступать и прервать все сообщения с Сербией», — говорили в Петербурге, особенно те, которые считали нужным порицать Кутузова, зная, что император не расположен к нему со времени Аустерлицкого сражения, а остальные повторяли их слова. Особенно радовался наш союзник! «У вас была резня с турками под Рущуком», — сказал Наполеон, подойдя к Чернышеву на одном из представлений ему дипломатического корпуса в Тюильри. «Это было сражение по всем правилам, а не резня, — отвечал Чернышев, — дело весьма значительное и славное для нашего оружия». — «Ваш Главнокомандующий сделал ошибку, поставив войска слишком далеко от города, к которому в случае нужды пришлось бы ему отступать». — «Наш Главнокомандующий избрал позицию не настолько удаленную от города, чтобы не мог воспользоваться сильным гарнизоном, который в нем был оставлен, и составлял в то же время его резерв», — возразил Чернышев. «Уверяют, — продолжал Наполеон, — что турецкая конница нападала на ваши каре с изумительной силой и окружила их». — «Да, Государь, — отвечал Чернышев, — их многочисленная конница в этой атаке пронеслась между нашими каре, но встреченная нашею, стоявшею за ними, хотя и меньшею по числу, была опрокинута и прогнана»30. Разница между Наполеоном и Кутузовым сразу же бросается в глаза: один видел события такими, какими он хотел их видеть, второй же придерживался известного афоризма Фридриха II касательно сражений: «последствия бывают хуже самого дела». Первый любил учить и выставлять оценки, второй любил учиться, предпочитая делать это на чужих ошибках. Предвидя возможность столкновения этих полководцев в будущем, можно было сразу заподозрить, у кого из них возникнет больше затруднений.

Отступление Кутузова, в конце концов, ободрило и самого Ахмет-бея. Он направил русскому главнокомандующему письмо с требованием подписать мир на условиях, предложенных султаном. Михаил Илларионович отказался, предлагая отозвать из Бухареста загостившегося там Гамида-эфенди. Ответ Кутузова повез в стан великого визиря переводчик А. Фонтон, который был лично известен Ахмет-бею. При встрече со старым знакомым визирь не сдержал эмоций и заговорил: «Вы помните, когда я в Браилове, как частный человек, говорил с вами об этой войне, я не скрывал моего мнения, что обе империи, теперь воюющие между собою, должны бы находиться в мире, чтобы противодействовать замыслам их общего врага. <…> Все выгоды России и Порты заключаются в том, чтобы прийти к соглашению как можно скорее, чтобы иметь возможность защищать себя, потому что я верно знаю, что французы такие же ваши враги, как и наши». Ахмет-бей пересказал Фонтону содержание последней ноты французского посла Латур-Мобура, в которой тот старался отклонить Турцию от заключения мира с Россией ввиду предстоящей войны. «Теперь же передайте Кутузову, что я перейду Дунай, опустошу всю Валахию, хотя мне и очень жаль ее несчастных жителей; я не буду останавливаться у крепостей, но длинными переходами и недостатком продовольствия доведу вас до утомления и погублю всю вашу армию. Не правда ли, что уж лучше заключить мир. Удовлетворитесь малым, и тогда мы можем быть союзниками. Это единственное средство спастись нам обоим. Все равно Дунай никогда не будет вашим, лучше мы будем воевать 10 лет, чем уступим его. Все, что я вам говорил, передайте моему другу генералу Кутузову; это наибольшее доказательство моей к нему дружбы, какое я могу представить»31. Генерал А. Ф. Ланжерон свидетельствовал: «Кутузов, выслушав рассказ Фонтона, который передавал его при мне, воскликнул: „Где, черт возьми, этот лазский пират, не умеющий писать, научился всему этому?“ <…> Кутузов, человек умный и умеющий предвидеть все события, очень желал мира: он прекрасно понимал, что граница Дуная, которую Румянцев непременно желал сделать нашей, являлась для нас непреодолимым препятствием, и в тех же обстоятельствах, в каких мы находились тогда, это желание было положительной химерой. Кутузов не мог противиться желаниям Румянцева, так как был уверен, что последний действует в силу приказаний Государя. Для такого человека, как Кутузов, куртизана и боявшегося сделать что-либо, что не понравится двору, эта уверенность имела сильное влияние на все его поведение». Начнем с того, что, во-первых, после оставления Рущука рассуждения о том, как Кутузов боялся не понравиться двору, уже выглядят странными. Чего уж больше сделать для того, чтобы добиться там немилости! А во-вторых, самонадеянный мемуарист не знал того, что знал Кутузов: государь император подчас вступал в личную переписку с Кутузовым, не посвящая в ее содержание Румянцева. Так, когда война на Дунае закончилась, Михаил Илларионович сообщил императору: «О содержании тайного своеручного рескрипта Вашего Императорского Величества никто не владеет, да и государственному канцлеру я с сим курьером никаких уведомлений не делаю»32. А 29 июля, например, он предупреждал Екатерину Ильиничну из Журжи: «Письмо к Марье Антоновне (фаворитке и близкому другу Александра I. — Л. И.) вели верно отдать, — это ответ на ее…»33 В те дни он радовался не только тому, что на склоне лет приносил пользу государю и Отечеству. 13 августа из Бухареста он отвечал на письмо дочери: «Лизанька, мой друг, и с детьми, здравствуй! С каких пор, милый друг, считаешь ты меня за тирана своих детей? Как могла ты думать, что я скажу: „нет, не делай этого, оставайся несчастной“, и разве я имею что сказать против брака с господином Хитровым? Разве не первое мое желание — видеть тебя здоровою и спокойною? Теперь тем более надеюсь видеть тебя свободною от болезни и печали… Я долго напрягал свою память, чтобы представить себе моего зятя, наконец, я вспомнил, каков он: это ловкий молодой человек, несколько худощавый, умница и честная душа, разве немного насмешлив. Я очень хорошо знаю г. Хитрова, и если когда-нибудь возвращусь к вам, то не расстанусь с ним. Если у тебя это в обычае, то поцелуй его от меня. А отчего он не пишет ко мне?»34 Итак, как он и рассчитывал, Елизавета Михайловна вновь вышла замуж: ее избранником стал генерал-майор Николай Федорович Хитрово (однофамилец зятя Николая Захаровича).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});