Сын теней - Джульет Марильер

Я сказала сонной няне, что собираюсь уйти на целый день и забираю Джонни с собой. Я наказала ей объяснять всем, кто спросит, что я взяла сопровождающих и отправилась в гости, и что я вернусь скоро и успею попрощаться с дядей Лайамом. Я не собиралась сидеть сегодня дома. У меня было дело.

***

Я успела довести до совершенства метод переноски Джонни, и теперь устроила его за спиной, обернутого в длинный кусок ткани, концы которого шли у меня крест накрест по плечам и завязывались на талии. Ему нравилось так кататься. Он чувствовал близость моего тела, видел камни вокруг, небо, березы, дубы, вязы и орешник. Он вырастет, — думала я, идя тропой, которую однажды показал мне дядя Конор, — но эти виды останутся глубоко в его памяти, и он, как все дети Семиводья, с трудом будет переносить разлуку с лесом.

Я шла быстро. Если Дар не приходит ко мне теперь, когда он больше всего нужен, я должна найти другой способ добыть необходимую информацию. Теперь, когда мамы не стало, лишь один человек мог мне помочь, не осуждая, не пытаясь поучать и наставлять меня.

Начал накрапывать дождик, но дубы защищали нас. А пока мы добрались до крутых уступов у отмели седьмого ручья, там, где он стекал наконец с крутого склона холма и становился ленивым и спокойным, готовясь к встрече с озером, тучи разошлись и сквозь них пробился слабый солнечный луч. Фиакка следовал за нами, то чуть обгоняя, то слегка отставая, наблюдая за дорогой. Преодолевая такое расстояние с такой скоростью, да еще и с Джонни на руках, замерзнуть я не могла. Мне все чаще приходилось останавливаться и переводить дыхание. Наверное, слишком частые визиты Дара так подорвали мои силы… хотя, возможно, я просто не так уж хорошо восстановилась после родов, как считала. «Крепись, Лиадан. Ты должна быть сильной». Наконец я прошла мимо растущих группками рябин, снова красных от осеннего урожая, и вошла в заросли ив. Прямо передо мной лежал тайный источник, маленькое круглое озерцо, окруженное гладкими камнями. Место, где царит тишина. Я развязала узел и сняла со спины сына. Он уснул, и я аккуратно положила его в заросли папоротника. Он даже не шелохнулся. Фиакка устроился на ветке неподалеку.

«Дядя? — Я устраивалась на камне у воды, а сама мысленно тянулась к нему. — Мне нужна твоя помощь».

«Я здесь, Лиадан». — И он появился на другой стороне пруда. Бледное лицо, темные волосы, бесформенное одеяние, неспособное скрыть белой массы перьев на крыле. Лицо его было спокойно, глаза глядели ясно.

«Дядя Лайам умер, его пронзила стрела бриттов».

«Знаю. Конор уже спешит в Семиводье. Но я на этот раз не пойду».

«Дядя, я у меня были ужасные видения. Я видела, как застрелили Лайама, и никого не предупредила, а потом стало уже слишком поздно. Мой брат сказал… он сказал…»

«Я знаю. Это очень тяжело. И избавиться от этого чувства вины нет никакой возможности, дочка. Я жил с ним долгие годы. Когда-нибудь твой брат поймет, как это сделали мои братья, что Дар предвиденья невозможно контролировать, что вред от подобных предупреждений может оказаться гораздо страшнее, чем если просто позволить событиям идти своим чередом. Твой брат еще очень молод. Со временем он станет таким же сильным, как и Лайам. Возможно».

Я кивнула.

«Я тоже так считаю. Я так ему и сказала. Но я видела еще одну картину из будущего. В том будущем Шон превратился в одинокого старика. В том будущем Семиводье опустело. Жизнь покинула его. Чтобы изменить это будущее, я готова рискнуть многим. Я готова бросить вызов тем, кто определяет наш путь, как бы сильны они ни были».

К моему глубочайшему изумлению, Финбар усмехнулся.

«Ох, Лиадан. Сложись моя судьба иначе, будь у меня дочка, я бы желал, чтобы она была во всем похожа на тебя. Разве ты и так на каждом шагу не изменяешь наши пути? Ладно, ты пришла за советом, ты хочешь увидеть правду, я вижу это по твоим глазам и чувствую, что дело срочное. Ты долго плакала, и готов поспорить, что знаю причину».

«Моя свеча, мой огонек в темноте… я не смогла ее зажечь, я пыталась всю ночь. И я не слышу ни слова, только ужасную тишину. Теперь все видения прекратились, я не могу видеть его, не могу слышать его голос. А еще я видела Эйслинг, я видела, как…»

«Я помогу тебе. Если тебе суждено увидеть, что происходит на самом деле, то здесь, меж этих древних камней. Твой сын крепко спит. У тебя есть время. Давай, открой мне свой разум, и посмотрим на воду вместе».

Мы сели на камни по разные стороны пруда и почувствовали себя в безопасности, словно под защитой теплых материнских рук. Я раскрыла свой разум, Финбар сделал то же самое, наши мысли перемешались и обрели умиротворение. Шло время, может, долгое, а возможно, и совсем короткое, вокруг раздавалось только стрекотание насекомых в траве, да крики птиц в небе над нашими головами, да шелест листьев в ивовых ветвях.

Поверхность воды забурлила и изменилась. Там что-то блестело, серебряная вспышка в темноте. Я затаила дыхание. Фляжка, искусно сделанная, обильно украшенная спиральным рисунком, с янтарной пробкой в виде кошки — из нее мы вместе с Крашеным пили в тот день смерти и возрождения. К фляжке потянулась рука, вынула пробку. Мужчина поднял ее к губам и отпил глоток. Эамон. Пруд снова потемнел.

«Дыши медленно, Лиадан. Успокойся». — Дядя послал мне мысленное изображение спокойной воды, березовых листьев в весеннем солнышке, спящего младенца. Я справилась с дрожью, заставила себя унять страх. И снова посмотрела на воду.

На этот раз картины перетекали одна в другую, думаю, в том порядке, в каком происходили. Вот Эйслинг лежит ничком на кровати и плачет до изнеможения. Служанка входит к ней в комнату с подносом, полным еды и питья и уносит другой такой же, нетронутый поднос. И запирает дверь. Запирает мою подругу в комнате. Потом мы неожиданно оказываемся внизу, в главном зале Шии Ду. Стоит ночь, вдоль стен горят факелы, и каменные чудовища, кажется, зловеще ухмыляются, когда факельный свет играет на их злобных мордах. Они щурят глаза, топорщат когти, скалят зубы и вывешивают языки. В зале — два человека. Эамон сидит на дубовом резном кресле, его лицо спокойно, каштановые волосы аккуратно лежат на плечах. Только глаза выдают возбуждение. И Бран. Чистая половина его лица распухла от синяков, над глазом кровоточит глубокая рана, а на шее — багровые пятна, словно его едва не удушили. Карие глаза Эамона горят злобным торжеством.

— Зная твою склонность к отсеканию конечностей, я решил начать с небольших кусочков и двигаться неспеша, — почти ласково проговорил он. — Интересно будет посмотреть, какую боль способен выдержать человек. Правда, возможно, черные ощущают боль иначе, чем мы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});