Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

станете препятствовать вдовствующей императрице?

– Прошу простить, ваше императорское величество! – повторил он и, развернувшись, спешно устремился в сторону дворца.

Ошеломленная такой наглостью, Мария Федоровна беспомощно топталась у ворот, а вокруг нее бахали вспышки, сыпались вопросы и бесновалась журналистская стихия. Черкесам с трудом удавалось удерживать репортеров на некотором расстоянии, что не мешало газетчикам резвиться вовсю. И из-за этого всего ее высокородную натуру просто трясло от ярости и негодования. Ну, ничего, она сейчас войдет внутрь, и они все запомнят этот момент на всю оставшуюся жизнь. Какой сейчас будет разнос! Хамье! Скоты! Негодяи! А вот как раз бежит к ним этот наглец-офицер! Сейчас ворота откроются, и она…

– Вновь прошу меня простить, ваше императорское величество, но у меня приказ никого не пропускать на территорию дворца ввиду карантина, поэтому…

Но Мария Федоровна не дала офицеру даже договорить.

– Что вы сказали, милостивый государь? – произнесла она с такой ледяной вежливостью, что за ее спиной даже замолкли на полуслове все возбужденные голоса репортеров. – Вы отдаете себе отчет, с кем вы удостоены чести говорить?

Тот сильно побледнел, но тем не менее сказал срывающимся голосом:

– В допуске отказано. Во дворце карантин. Уезжайте!

После чего развернулся и быстро зашагал во дворец.

Отказываясь верить в происходящее, вдовствующая императрица обернулась в намерении проследовать к автомобилю и обнаружила перед собой десятки репортеров и множество фотокамер, направленных прямо на нее. Вспыхнули огни фотоаппаратов, затрещали кинокамеры, запечатлевая для всей империи и всех потомков ее ошеломленное лицо.

А зашумевшие разом голоса устроили настоящую бурю, благо Сандро пришел ей на помощь и переключил внимание репортеров на себя:

– Господа, господа, я хочу сделать заявление!

Собравшиеся тут же приготовились записывать, дрожа от восторга. Ну еще бы! Такое! Нет, не зря они сюда приехали, не зря!

Александр Михайлович обвел взглядом затихшую голодную стаю. А затем бросил ей кость.

– Господа! Вы все стали свидетелями неслыханного, вопиющего скандала. Нам всем, а в первую очередь ее императорскому величеству, было отказано в праве зайти в Александровский дворец. Императрице было отказано во встрече с сыном и раненым внуком! Могли ли они сами отказаться от встречи с ее императорским величеством? Немыслимо! Но кто же мог посметь препятствовать этой встрече родных и любящих людей? Кто приказал не пускать во дворец мать и бабушку? Кто не выпускает к ней и фактически держит под арестом великих князей Николая Александровича и Алексея Николаевича? Кто от их имени делает заявления и самозванно намеревается занять престол? До сего момента я просто не мог в это поверить, но сейчас, господа, у меня отпали всякие сомнения в том, что Александровский дворец захвачен, великие князья находятся в плену у мятежников, а заявление от их имени делают изменники и проходимцы! Скажу больше, господа!

Сандро помахал какой-то бумажкой перед репортерами и объективами камер.

– Только что мне принесли телеграмму из Петрограда! Узнав, кто на самом деле стоит за мятежом и объявляет себя «императором Алексеем», захватившие Зимний прекратили участие в мятеже и покинули дворец, не желая иметь отношение к этому позорному действу. Гордый штандарт императора вновь реет над Зимним дворцом. Господа! Для встречи с прессой в Императорской библиотеке будет проведена высочайшая аудиенция, после чего вы сможете задать свои вопросы премьер-министру Нечволодову, а также другим лицам, облеченным доверием государя императора Михаила Александровича! Поезд ждет на вокзале, откуда вы сможете также послать телеграммы в свои редакции. Садитесь в машины, господа репортеры, Россия ждет правды!

Глава VII

Все ж недостойное…

Петроград. Главный Штаб.

6 марта (19 марта) 1917 года. Полдень

– Мне жаль вас, полковник. Вас использовали. Нагло и цинично использовали. Нет никого, кто мог бы сказать, что был свидетелем принуждения императора Николая Второго к отречению. И причина тому проста и банальна – во-первых, никакого принуждения не было, а во-вторых, во время этого судьбоносного разговора в императорском кабинете никто более не присутствовал. Нет и не может быть никаких свидетелей и прочих очевидцев того, чего не существовало.

– Ваше императорское величество, – Слащев стоял бледный, но все настолько же решительный. – Возможно, мои слова были превратно истолкованы, за что я прошу меня простить. Конечно, очевидец этих событий не присутствовал в кабинете во время вашего разговора. Но дело все в том, что его императорское… ваш брат, государь, выходил из кабинета и имел краткий совет с верными ему людьми. Именно на рассказ одного из участников этого совета я и опираюсь в своей уверенности.

– Это ложь, милостивый государь. Злонамеренная и откровенная ложь. Кто-то сознательно ввел вас в заблуждение. С начала нашего разговора и до подписания манифеста об отречении мой брат не покидал кабинета, а потому не мог по этому вопросу держать совет с кем бы то ни было. Это было его единоличное решение, которому, кстати, я всеми силами препятствовал. Я всей душой желал, чтобы мой брат оставался императором, и моя вина лишь в том, что я не смог его убедить не делать этого шага. И я сожалею об этом. Но я не позволю никому пошатнуть престол и ввергнуть Россию в братоубийственную войну. Поэтому я желаю знать имя человека, который своей ложью, осознанно или нет, но фактически толкнул вас на государственную измену и мятеж. Итак, кто этот человек?

– Прошу простить, ваше императорское величество, я приму любую кару за свои проступки, но не считаю возможным поставить под удар человека, который виновен лишь в том, что доверился мне!

– Виновен лишь в том, что доверился… – повторил я. – Доверился? Так, кажется, вы изволили сказать, милостивый государь?

– Точно так, ваше императорское величество!

– Довольно! – рявкнул я. – Вы не сердечную тайну доверившейся вам дамы оберегаете! Речь идет о высших сановниках империи и о доверенных лицах императора. О лицах, которые имеют доступ к величайшим тайнам государства, а не о торговке-сплетнице с базара, у которой язык без костей. Человек, который вас обманул, не мог просто трепаться,