Беспощадная истина - Майк Тайсон

«Насколько я могу понять, первая встреча с вами и вашим коллегой, возможно, получилась шероховатой, – написал он Барксдейлу. – Примечательно, однако, что вчера вечером Майк позвонил мне по другому, не связанному с этим, делу и прямо спросил, не мог ли он вновь встретиться с вами и вашим коллегой. Должен сказать вам, что, учитывая опыт моего общения с Майком, это весьма обнадеживает».

Я вернулся в Лас-Вегас. Я находился в такой отличной форме во время двух поединков в Великобритании, среди прочих причин, еще и потому, что я ходил тридцать миль в день, иногда при 40-градусной жаре. Обычно я ходил в одиночестве. Были у меня глупые приятели, которые считали, что это может оказаться неплохим развлечением – прогуляться вместе со мной, подхватить по дороге девочек, но это было совсем не так. Во время ходьбы не было никаких разговоров, никаких остановок, я просто отрешался от всего постороннего. У одного моего приятеля, который пошел со мной, случился сердечный приступ.

Я начал совершать эти длительные прогулки, прочитав книгу об Александре Македонском и его армии. Они проходили по шестьдесят миль в день. И я сказал себе: «Черт, я тоже могу сделать это!» Вначале я добился того, что преодолевал десять миль в день. Мои подошвы горели, словно к ним приложили паяльную лампу. У меня были замечательные кроссовки, «Нью Баланс», у них был такой вид, будто их поджаривали на огне. Дальнейшее чтение прояснило для меня, что эти великие воины совершали свои марши, находясь под кайфом. История войн – это история наркотиков. Каждый великий полководец, каждый воин испокон века потреблял наркотики.

Поэтому я включил в свой режим ходьбы травку и алкоголь. В целом, я постоянно был раздражен, но ходьба под кайфом при 38-градусной жаре выводила сидевшее во мне двухполярное дерьмо на качественно новый уровень. Алкоголь, травка и жара не сочетаются. Я ходил с обнаженным торсом, обматывая рубашку вокруг головы. Мои брюки спадали, потому что я потерял довольно много веса. Солнце поджаривало меня, я стал черным, как деготь. Я был похож на наркомана. Те, кто меня встречал, не узнавали меня. Один парень подошел ко мне за автографом, и, бац, я врезал ему. Как-то я встретил девушку, с которой я однажды переспал, она работала в магазине «Версаче». Она заволновалась обо мне.

– Майк, с тобой все в порядке? – спросила она меня.

– Да пошла ты, сука! – заорал я на нее. – Я тебя на дух не переношу! Я никогда не любил тебя!

Похоже, солнце выпарило мне мозги и я потерял рассудок.

Я не брал с собой денег, и когда я чувствовал обезвоживание, я заходил в какие-нибудь лавки, и ребята там давали мне воды. Иногда над моей головой гудели вертолеты местной прессы, словно я был Симпсоном из Бронко[259].

Мои занятия ходьбой сводили мою службу безопасности с ума. Они прозвали меня «Гамп» в честь Форреста Гампа[260]. Энтони Питтс пытался следовать за мной на некотором расстоянии, но зачастую я его терял. Иногда я даже не знал, находится ли он рядом. Я доходил от своего тренажерного зала до стрип-клуба «Гепарды», и Энтони наказал менеджерам вызвать его, если я там окажусь. Затем Энтони с другими ребятами по очереди ждали на автостоянке, высматривая меня.

Однажды я во время своей ходьбы зашел в парикмахерскую к своему приятелю Маку. Был особенно жаркий день, а у меня с собой была приличная порция травки. Я потусовался дома у Мака, но затем тому надо было забрать одежду из химчистки, и я пошел домой. Я был в приподнятом настроении, разговаривал сам с собой. Пройдя несколько кварталов, я вдруг заметил Энтони, который следовал за мной на внедорожнике. Я был таким обкуренным, что пришел в ярость. Мне стало все равно, жив я или уже умер. Я осознавал окружающее какими-то кусками. В приступе паранойи я вообразил себе, что Энтони шпионил за мной. Почему он, блин, оказывался везде там, куда шел я, мать его? Эта мысль запала в моем одурманенном мозгу, и я решил отплатить ему.

Итак, я повернул вниз по переулку, который вел к полицейскому участку. К моменту, когда Энтони подъехал, я успел пожаловаться на него копам. Энтони вышел из машины и сказал:

– Меня наняли, чтобы присматривать за вами, и теперь вам нужно сесть в машину. Давайте, мы возвращаемся домой.

– Я никуда не собираюсь садиться, – сказал я. – Этот парень меня беспокоит! Я хочу, чтобы этого человека арестовали! Он меня преследует!

Я вопил, и все это время при мне была нехилая порция марихуаны.

Копы начали задавать Энтони вопросы, а я сбежал. Я был уже в нескольких кварталах от участка, когда Энтони вновь догнал меня. Я был так зол, что взял кирпич, который лежал в канаве, и швырнул его прямо в лобовое стекло его внедорожника. Шони на следующий день дала ему денег для замены стекла.

22 августа я был оштрафован на 187 500 долларов за случайный удар рефери в Глазго. Это был самый большой штраф в истории Великобритании. Я расценил его как налог на добавленную стоимость. В это время я готовился заработать 20 миллиона долларов за поединок с Анджеем Голотой, «Грязным поляком». У Голоты, здоровенного джентльмена польского происхождения, была репутация одного из самых грязных боксеров в мире. Он выигрывал в двух боях с Риддиком Боу, но был дисквалифицирован за неоднократные удары ниже пояса. Я ходил в ту же образовательную спецшколу, что и Боу, так что я был психологически настроен на то, чтобы выиграть бой и отомстить за него.

14 сентября мы провели в Лос-Анджелесе пресс-конференцию, чтобы «раскрутить» предстоящий поединок, и я был в своем репертуаре.

– Я – осужденный насильник! Я – животное! Я – самый тупой боксер! Мне нужно убираться отсюда, или же я убью кого-нибудь, – потешался я, умирая со смеху.

– Я сейчас сижу на золофте, верно? Но это и все, что удерживает меня от того, чтобы прикончить всех вас. Поэтому-то я и сижу на нем. Вот смотрите, я сейчас выхожу на бой, так? Меня пока держат на разном дерьме, чтобы я никого, нах…й, случайно не е…нул, меня пичкают всем этим дерьмом, так? И я пока держусь, так? Я не хочу принимать золофт, но все обеспокоены тем, что я жестокий человек, что я просто зверь. И меня хотят видеть зверем только на ринге.

Я был в ударе. Или, по крайней мере, в отрубе от хорошей травки.

– Вы пишете о боксе, но вы все ведь никогда не дрались, никогда не были чемпионами, и вам неведома наша боль, наш пот. Вы не знаете, как бывает чертовски одиноко. Бокс – это самый одинокий вид спорта в мире. Понимаете, о чем я говорю? Я не трахал свою жену целый год. Да мне наплевать на Анджея Голоту, это ясно? Я месяцами не видел своих детей.

– Почему? – прервал мой монолог один из журналистов.

– Не твое собачье дело, белый пацан, суть в том, что я не видел их уже несколько месяцев. И мне наплевать на тебя и на любого из вас, это ясно? Мне не важно, жив я или нет. Я – неадекватный подонок. Приведите Анджея Голоту, приведите всех этих парней, пусть они сохранят свой титул, я не хочу их титула, я хочу, б… дь, лишить их здоровья. Потому что я сам испытываю боль и хочу, чтобы и они ее узнали. Я хочу, чтобы их дети увидели, как им больно. Я хочу, чтобы дети Леннокса Льюиса спросили: «Папочка, с тобой все в порядке?» Да, мне на них наплевать, потому что им наплевать на меня и на моих детей.