Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана

О, теперь она припомнила сказки их южной опекунши, толстухи Ашиоль. Кого только не было там! Звероподобные злобные карлики с зеленой кожей, затаятся — не отличишь от пня! Одноногая женщина с клюкой, след которой указывает на золото, но заметит тебя — разорвет. Пьющие кровь призрачные летучие мыши с горящими багровыми глазами… А сколько духов незримых!

Этле едва не плакала от страха.

Когда поняла, что сбилась с дороги, перестав направлять грис, было еще светло. Трава тут казалась ярче — изумрудно-зеленой, то тут, то там высились кочки, и все больше попадалось засохших деревьев, кривых и маленьких. Грис стала бежать все медленней, потом заупрямилась и вовсе остановилась; девушка слезла, потянула своего скакуна за повод. Почва под ногами неприятно пружинила, будто Этле шла не по мху-травке, а по шкуре огромного спящего зверя. Пахло здесь странно и не слишком приятно — гниющей зеленью и чем-то еще незнакомым. Но запахи Асталы и без того утомили ее, привыкшую к горному воздуху, и Этле не придала этому особенного значения. Вскоре под ногам начало явственно хлюпать, обувь давно промокла, девушке становилось все холодней. Уже поняла, что попала в болото, но пыталась бодриться. Она понятия не имела, куда идти, перебираясь с кочки на кочку, с островка на островок. Выйти было необходимо — передергивало от одной мысли, что придется заночевать здесь, ложиться в эту травяную мшистую сырость. Да еще высунется какая-нибудь когтистая лапа…

Этле казалось, что она уже вечность бредет, ведя в поводу грис, и сама уже стала болотным духом, одиноким и мстительным. Увы, мстить было некому.

Небольшая птица пролетела над поляной, четкий абрис на фоне неба. Девушке показалось, что это голубь, и он был таким же, как те, которыми их снабдили в Тейит, как тот, что болтался у нее в клетке, привязанной к седлу. Таких голубей разводил Лачи, и в Асталу птице лететь было незачем. Этле едва не задохнулась от острой ненависти. Клятый дядюшка…

Вскинув голову, она взяла повод грис и пошла в сторону, откуда прилетела птица, глядя чаще вверх, чем под ноги. Под ногами чавкало и хлюпало все сильней, но это уже не пугало.

Кажется, чудо случилось, но не было сил радоваться. Следуя невидимым путем птицы, она все-таки выбралась на самом закате, и без сил свалилась не первое же встреченное сухое и ровное место. Мошкара, пауки, многоножки — какая разница. Поутру ее ждало еще одно чудо — дорога со знаком-отметкой. Глядя на него и на солнце Этле поняла, где находится.

Несколько дней миновало, с дороги девушка не свернула и никого не встретила, кроме одного раза — мимо прошагала вереница каких-то рабочих, шедших, судя по разговору, от селения до другого. Девушка отступила в заросли, удалось затаиться.

Теперь северянка сидела на причудливо изогнутом корне. Болота все еще тянулись неподалеку, но опасны были не более, чем утром приснившееся ночью чудовище. Впереди — если верить рисунку — оставалось полдня пути, и будет граница земель Асталы. Девушка впервые за долгую дорогу сумела облегченно вздохнуть. Рядом рос плод болотной дыни — большой, желтый с робкой прозеленью жилок, на прочном шипастом стебле. Уже переспелый, наверное.

Этле протянула руку, потянула плод. Он не поддавался, и она нагнулась к земле, двумя руками вцепилась в стебель, с усилием откручивая лакомство. Ножом взрезала кожуру, с наслаждением вгрызлась в прохладную мякоть, нежную, как пена. Плод оказался не слишком вкусным — довольно пресным и рыхлым. Этле отшвырнула недоеденную дыню и пристроилась подремать на мягкой кочке. Тихо было, и грис пофыркивала вполне спокойно. Этле поерзала на траве, устраиваясь поудобнее.

И сейчас лишь сообразила — у съедобных болотных дынь кончик острый, а у этой — тупой. Так плохо знала растения… а ведь рассказывала же Ашеноль о ядовитых, угощая брата и сестру местными фруктами.

Резь в глазах и спазм в горле помешали думать дальше.

**

Астала

Улиши несколько дней не выходила из своих покоев, и Киаль, узнавшая о сломанной руке, прорвалась к ней едва ли не с боем. Жена брата до сих пор была в этом доме чем-то вроде островка на реке: воды омывают его, выбрасывают то одно, то другое на берег, но не попадают вглубь. Служанки, которых Улиши с собой привезла, предпочитали болтать и сплетничать друг с другом, а не с прочими домашними, тем более не делились они секретами госпожи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но внучку хозяина дома они не посмели остановить.

Ступала Киаль бесшумно, но слышно ее было издалека: по звону браслетов, подвесок на поясе, или пришитых к подолу крохотных бубенчиков. Она не таилась — с чего бы? И все-таки застала Улиши с главной ее служанкой врасплох, ведь не только Киаль в этом доме носила браслеты. Приближенные Улиши тоже их любили.

— Не тревожься, ала, ты не потеряла способность иметь детей, — утешала служанка ее, сидящую на постели. — Все-такизря ты избавилась от него… ребенок бы упрочил твое положение, а рука… что рука? У кого не бывает вспышек гнева?

— Тебя не спросила, — холодно сказала Улиши, здоровой рукой обнимая себя, а больная висела на перевязи. — Хорошо, что я не успела сказать, вот дурой бы оказалась! Если бы он — ладно — не извинился, но вспомнил про то, что мне больно! Хотя бы на следующий день! Ну, пускай через день! Я не одна из его девок…

Она осеклась, заметив Киаль, неподвижно стоявшую у приоткрытой дверной занавески.

— Пойдешь доносить? — зло спросила Улиши. Сейчас она совсем не была красивой: растрепанная, бледная, с синяками под глазами и лихорадочными пунцовыми пятнами на щеках.

— Не пойду, — тихо сказала Киаль. — Не знаю, что он тогда сделает.

— А разве ты не мечтала от меня избавиться?

— Я пыталась быть твоей подругой.

— Конечно! Пригрев ту девку! — Улиши со свистом втянула воздух и вдруг разрыдалась, упав лицом на постель. Киаль постояла какое-то время, смотря, как суетится служанка, и тихо вышла.

Почти сутки металась внутренне, не зная, как быть. Къятте говорить в самом деле нельзя, но есть еще дед. Да и Улиши… может, ей нужна помощь? Но Киаль чувствовала, что не готова еще раз столкнуться со столь неприкрытым отвержением.

В конце концов она убедила себя, что не ее это дело. Что она знала о личной жизни старшего брата? Да почти ничего. Своих женщин он здесь не селил, не считая Чиньи, да и та была не его. Разные служанки в разное время интересовали его, но ненадолго. Хотя, как понимала по случайным обмолвкам, в городе и окрестностях у него всегда кто-то был, то одна, то другая. И Улиши не могла оставаться в неведении; она всяко изучила его лучше Киаль, которая, конечно, сестра, но живет на своей половине и даже младшему ближе, чем старшему, по годам уж точно.

Сами разберутся.

**

После домашнего совета Кайе дали сонное зелье, и тот проспал двое суток. Целитель ускорил заживление раны, однако не мог излечить ее мгновенно. Лучше уж пусть поспит для верности, ведь Кайе никогда не болел, может, снова пытался бы встать преждевременно.

Его сейчас опекала Киаль, ее единственную он соглашался терпеть рядом просто так, не ради перевязок. По два-три часа в день она проводила в смежной комнате, отделенной лишь аркой, смешивала ароматы, готовила очередную краску для губ или глаз, и напевала негромко. Присутствие девушки было вроде шелеста ветра в кронах, вроде журчания ручейка — можно про них даже забыть, но тишина не кажется давящей. Разговаривали мало, и о чем бы? Только в самом начале, когда рассказала о новостях.

— Северянку так и не нашли? — спросил, когда открыл глаза, увидел рядом сестру.

— Нет, — вздохнула Киаль.

— Что вздыхаешь?

— Она ведь может погибнуть.

— Туда ей и дорога.

— Тебе ее совсем-совсем не жалко? — спросила по — детски, возмущенно сдвинув тонкие черные брови.

— С чего бы.

— Чиньи тоже нет, — нерешительно продолжила Киаль.

— А… — отозвался вяло. — Как она умерла?