Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

С того самого утра накануне Балаклавского сражения Людмила пребывала в состоянии крайнего беспокойства и тревоги, повторяя снова и снова, что сама должна убедиться в том, что его больше нет в живых. Когда же ей рассказали историю с Жемчужиной и передали слова казака, она с невозмутимым спокойствием заявила, что все это неправда — Ричард жив.

— Нет, я этому не верю, — твердила Милочка. — Разве ты не знаешь этих людей? Они наговорят все, что угодно. Неужели тебе не известна поговорка — лжет как сивый мерин?

— Но для чего ему лгать? — спросил Карев.

— Потому что его поймали с лошадью Ричарда, вот почему. Он понял, что Флер ее опознала, поэтому ему не оставалось ничего другого, как придумать эту басню.

— Если он рассказал нам басню, то где же правда? — удивленно спросила Флер.

— Не знаю, — с раздражением ответила Милочка. — Думаю, что Жемчужина просто бегала без седока и он ее поймал.

— Но в таком случае он должен обладать недюжинным воображением, если смог придумать все эти детали, — напомнил Карев.

Людмила сузила глаза.

— Да, я знаю, тебе очень хочется, чтобы Ричард умер! Но я уверена, что он жив. Я это чувствую. — Кареву хотелось с ней поспорить, но она резко его осадила: — В любом случае, никто, кроме тебя, с этим распрекрасным казаком не говорил. А может быть, ты это сам придумал! И все звучит вполне правдоподобно! Налицо все признаки твоего дьявольского изощренного ума!

Губы у Карева побледнели. Глаза яростно сверкнули.

— Людмила! Ты не понимаешь, что говоришь! — возмутилась Флер.

Милочка бросила на нее быстрый взгляд.

— Неужели? Ладно, возможно, ты и права. Прости меня, Сережа, я не хотела тебя обидеть. Я знаю только одно — Ричард жив, и это я знаю точно, как свои пять пальцев. Поэтому не трудитесь переубеждать меня, вы, оба.

Флер посмотрела на Карева. Глаза у него потемнели.

— Ты можешь оставаться при своем мнении, никто тебе не запрещает, — произнес он. — Никто не намерен тебя переубеждать. Но все же ты могла бы пощадить чувства Флер.

Людмила огрызнулась:

— Ах, простите! Я не хотела возмущать ваше спокойствие. Но я ничего не могу с собой поделать. Просто я знаю то, что знаю.

Пятого ноября состоялось второе большое сражение. После Балаклавской битвы в адрес князя Меншикова раздавалось немало критики. Все понимали, что он не прилагает достаточно усилий, чтобы покончить с осадой города. Если в его распоряжении армия, почему он ее не использует? Особенно ему ставили в упрек то, что он не разделяет всех тягот с городскими жителями, а преспокойно живет в полной безопасности в тридцати километрах от города на Бахчисарайской дороге, куда не долетают ядра.

Недовольство защитников Севастополя, судя по всему, заставило его наконец предпринять кое-какие действия. Пятого ноября еще до рассвета армия выстроилась на высотах возле Черной речки, как раз за Инкерманским мостом, так как, по сообщениям лазутчиков, в этом районе были сосредоточены незначительные силы англичан.

Планировалось, что русские должны были атаковать союзников по отдельности, чтобы воспрепятствовать их объединению. Потом им предстояло захватить позиции неприятеля и сделать подкоп до английского лагеря, чтобы заставить их отказаться от осады.

Первые сообщения, полученные в Севастополе, говорили о сокрушительной победе. Союзники были разбиты наголову, и среди участников обороны даже разнесся слух, что сам император должен прибыть из Санкт-Петербурга, чтобы вручить победителям медали. Но когда стали возвращаться назад те, кому удалось спастись, то начали появляться совершенно иные истории. Англичане, хотя и не имели численного превосходства, дрались с присущей им смелостью и яростью. В результате русскую армию оттеснили к самому Инкерманскому мосту. Там произошла кровавая бойня — десять тысяч, а может быть даже пятнадцать, были убиты, сотни взяты в плен.

В ту ночь в городе царили паника и отчаяние. Осада не была снята, и, судя по всему, никто этого делать не собирался. Многие считали, что англичане бросятся на приступ укреплений и стен ночью. Если приступ начнется, — говорили многие, — то не следует оказывать никакого сопротивления. Недели постоянных артиллерийских обстрелов ослабили оборону. Из пятнадцати тысяч моряков, которые были на бастионах в начале осады, оставалось всего семьсот боеспособных человек. Остальные были либо убиты, либо умерли от болезней, лежали в госпиталях с ранениями. После двух проигранных сражений многие начали задаваться вопросом — стоит ли продолжать сопротивление?

С наступлением рассвета, когда ночного штурма не последовало и никто не обращался к обороняющимся с требованием о сдаче, боевой дух защитников воспрял, а их уверенность в себе укрепилась. Несмотря ни на что, они по-прежнему находились на бастионах и город не был до сих пор взят. К тому же наступала зима, и по всем признакам довольно суровая. Уже сейчас стояли холодные ночи, постоянно идущие дожди делали жизнь союзников просто невыносимой. Ведь они расположились на открытом горном плато. В Севастополе почти не было еды, дров, зато у защитников города была по крайней мере крыша над головой и надежные укрепления, которые могли простоять целую вечность.

Вечером шестого ноября Флер с Людмилой сидели наверху в гостиной и тихо беседовали, скручивая бинты — извечная работа в любом госпитале. Карев уехал в штаб, и его скоро домой не ожидали. Один из поклонников Людмилы, седовласый майор Стефановский, прислал им вязанку дров с запиской, в которой умолял их не говорить, откуда они у них появились. Они тотчас разожгли камин, и сразу стало веселее. Но им не давало покоя то, что англичане вынуждены были спасаться от холодного дождя в палатках.

Вдруг на лестнице раздались чьи-то шаги. Но это был не граф. Дверь отворилась, и чья-то чуть пригнувшаяся фигура в военной шинели и заляпанных грязью сапогах протиснулась в комнату. Гость снял с головы фуражку. Пушка с Зубкой, радостно завизжав, понеслись с задранными от восторга хвостами навстречу пришельцу.

— Да, хорошенькое дело! Я вижу у вас здесь — роскошество!

— Петя! — Милочка, бросив на стол бинт, подбежала к нему.

— Осторожнее, маленькая сестричка, я весь мокрый, словно спаниель на охоте. Ну, поцелуй меня! А теперь твоя очередь, маленький цветок! Как я рад встрече с вами!

— Неужели это ты, Петр Николаевич?

Флер с радостью очутилась в его объятиях, хотя небритые щеки и укололи ее, а от сырой шинели ужасно пахло. Они с Людмилой помогли ему раздеться и усадили в кресло поближе к огню, чтобы высушить его влажные носки.