В небе Китая. 1937–1940. Воспоминания советских летчиков-добровольцев. - Юрий Чудодеев

— Ты, часом, не из вологодских будешь?

— Не…»Мы пскопские», — прошепелявил Ваня, подражая известному герою кинофильма.

В воздушном бою Гуров был прошит очередью из японского пулемета. Судорожно зажав сектор газа и ручку управления, он, смертельно, раненный, продолжал удерживать И-15бис в беспрерывных петлях, с каждым разом снижаясь все ниже и ниже. Выход самолета из последней петли произошел по кривой, сов павшей с поверхностью земли, — истребитель на полной скорости пронесся над рисовым полем, снес шасси, погнул винт и остановился, В кабине, склонив голову, сидел мертвый Иван. Гуров. Имя этого летчика в числе других золотыми буквами написано на памятнике в Ухане.

…В последнее время после высотных полетов многие летчики все чаще ощущали недомогание: головную боль, тошноту, болезненное глотание. Это явно свидетельствовало о загрязнении кислорода. Посоветовались с врачом Тороповичем, привлекли внимание китайского инженера Вана, доложили Слюсареву. Было решено поинтересоваться хранением и зарядкой кислородных баллонов.; Любомудров послал меня на авиационный склад вместе с Ваном.

., — Посмотри. Вася, какие там порядки с кислородом. Только не вмешивайся. А то я знаю тебя.

Оказалось, баллоны свалены в одну кучу, и пустые, и заряженные, присмотра за ними не было. Я попросил начальника склада показать нам зарядную станцию, на что последовал отказ — «мэйю» (нет, не имеется). Зарядная станция находилась у частного владельца. Кто этот владелец и где находилась станция, мы не получили четкого ответа. Теперь всем стало ясно, что здесь действуют японские шпионы.

Отравление явилось причиной гибели многих наших товарищей. Так, экипаж СБ в составе летчика П. Панченко, штурмана А. Лебедева и стрелка Д. Кулешина после бомбометания возвращался на свой аэродром. Как рассказал Петро Панченко, у пего вдруг поплыла перед глазами приборная доска, и больше он ни чего не помнил. В бессознательном состоянии оп пролетел от Янцзы почти до океана и очнулся во время снижения на высоте около 3 тыс. м, когда после выработки горючего остановились моторы. Местность была гористой. Летчик с трудом отыскал «пятачок» и ударился с размаху о камни. Стрелок Д. Кулешин был выброшен из кабины и, пролетев метров 20, разбился насмерть. Его имя высечено на памятнике в Ухане. Штурман А. Лебедев сломал обе ноги, но все же нашел силы, чтобы помочь командиру выбраться из кабины. После выздоровления в г. Фучжоу Панченко и Лебедев прибыли в Чэнду.

После моей проверки станция была взята Ваном под контроль и с той поры выдавала кондиционный кислород. А «кислородчикам», по слухам, отрубили головы.

…Иногда наступали пасмурные дни, когда запалы облаков целыми сутками стлались над аэродромом, соя на землю бисерный дождь, словно сквозь сито. В такие дни экипажи собирались в комнате литишэ, чтобы в дружеской семье поделиться мыслями, узнать о жизни Родины, ее успехах и заботах, обменяться новостями из писем, высказать все, что «накипело» — словом, облегчить душу.

Конечно, такие «семинары» не обходились без импровизированных музыкальных номеров — пели наши любимые песни: «Катюшу» и «Волочаевку», про «Ермака» и хлопцев, «распрягавших коней», ну и, попятно, «Все выше и выше…» Играли кто на чем горазд, рассказывали по очереди смешные эпизоды из авиационной жизни.

Мне пришлось рассказать про «пуговку». Дело было в 1930 г. Назначили молодого техника прямо из школы работать на бомбардировщике «Фарман-Голиаф». Ни эту «этажерку», ни моторов «Лорен-Дитрих» не приходилось ему изучать и даже видеть. А тут, как на грех, забарахлил левый мотор — разрегулировалось магнето «Сцинтилла». Всякие магнето изучал, по такого не приходилось. Стоит и скучает. Подошел инженер отряда, на редкость рыжий, и закричал:

— Ну что стоишь, как верстовой столб? Посмотри регулировочную муфту!

Присел техник у магнето и пе знает, что предпринять. Вот, думает, первый «эксплуатационный» блин, и тот комом.

— Ну как?

Молчит техник. Снял инженер реглан, стал орудовать отверткой, случайно отстегнул крышечку («пуговку»), закрывавшую масленку.

— На, подержи!

Технарь взял «пуговку» в рот, поперхнулся и проглотил ее. Стоит ни жив ни мертв.

— Давай «пуговку»! Молчит техник.

— Давай, говорю, «пуговку»!

— Товарищ инженер, я проглотил ее. Инженер вскочил, как на пружинах, налился кровью и во всю мощь голосовых связок:

— Что?! Матчасть глотать?

На крик собрался народ.

— Вот полюбуйтесь! Он скоро магнето заглатывать будет. А где я их возьму?

Кому-то тут же прошло в голову набросать карикатуру: весь личный состав отряда канатом вытягивает «пуговку» из утробы техника по команде инженера: «Раз, два, взяли!»

До поздней ночи не затихала наша дружеская беседа.

В пасмурную погоду мы ходили в город группами пе менее трех человек, вооруженные пистолетами для самообороны в случае провокации. Ханькоу… Вытянувшийся вдоль Янцзы, он вобрал в себя нищету окраин и богатство центра, где были расположены иностранные сеттльменты. Значительная часть населения города (около 200 тыс.) жила на плаву, в джонках, которых, как и рикш, здесь было великое множество. Печально было видеть изможденных людей, с самого рождения обреченных на полунищенское существование. Река была и кормилицей, и могилой этих обездоленных тружеников.

Рикши, изнуренные тяжелой работой, толпами преследовали нас, предлагая свои услуги. Но, воспитанные в духе гуманности, и не могли прибегнуть к такому виду транспорта, за что навлекали нарекания рикш: мол, не дают заработать. Из жалости мы просто так давали им деньги. Это вызывало недовольство полицейских: рикши нарушали движение, скопом следуя за нами. А местная газета белоэмигрантов упрекала русских волонтеров в «расточительстве».

Поражало обилие нищих, которые преследовали нас на каждом шагу душераздирающими воплями. Зато колонизаторы жили привольно и богато. Советским людям странно было видеть в центре города огороженный колючей проволокой сеттльмент — государство в государстве, со своими порядками, полицией, системой пропусков. Утопающие в зелени пригороды с богатыми виллами и угодьями принадлежали чужестранцам, а не китайскому народу.

Часто у магазинов встречали нас русские юноши, по вине родителей вынужденные на чужбине влачить жалкое существование. Они были одеты в заплатанную, но чистую и отутюженную одежду, на ногах — растоптанные, но начищенные до блеска башмаки. С «достоинством» они подходили к нам и стыдливо просили: «Братец, дай, пожалуйста, на хлеб». По-человечески жалко было смотреть на этих молодых людей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});