Исчезнувшее свидетельство - Борис Михайлович Сударушкин

разговор.

– В Санкт-Петербург к Звонцову ехать абсолютно незачем, – сказал Пташников. – Я только что был у него в гостях, мы несколько раз говорили о прошедшем юбилее. Веретилина до этой встречи в Ярославле он не знал, никогда не встречался, за столом сидел рядом со мной, так что почти не разговаривал с ним.

– Все равно остается шесть человек.

– Жена у меня на гастролях в Вологде, я в самый раз собирался к ней поехать. Если такое дело, могу встретиться с Метелиным, – предложил свои услуги Окладин, но, как я понял, без особой охоты.

– А я могу навестить Тяжлова в Ростове и Ниткина в Александрове, благо до них одной электричкой добираться, – с энтузиазмом поддержал предложение Марка краевед. – Ниткин меня к себе давно приглашал, а у Тяжлова я хотел посмотреть его книжную коллекцию. Тоже, слышал, довольно-таки богатая.

Марк обрадовался такому обороту, сказал мне:

– Тебе остается встретиться с Мамаевым здесь, в Ярославле, и с Ивашовым в Москве, а потом соответственно обработать и перепечатать все записи. Уверен, это самый верный путь, чтобы составить полный портрет Веретилина и, может, выяснить причину его самоубийства. А у тебя будет материал для книги о библиотеке Ивана Грозного.

Теперь, когда свою помощь предложили Окладин и Пташников, мне ничего не оставалось, как согласиться с планом Марка, тем более что таким образом я действительно смогу быстро пополнить имеющуюся у меня информацию о судьбе царской книгохранительницы, выяснить разные мнения о ней не только Окладина и Пташникова, но и остальных участников юбилея, что могло по-новому осветить эту загадку истории.

Я был уверен, что на том наше импровизированное совещание и закончится, но тут Пташников, суетливо закурив, сказал Марку:

– А ведь я тоже собирался с вами по одному делу посоветоваться, довольно-таки неприятному. Сразу после юбилея я уехал вместе со Звонцовым к нему в Питер. Был там три дня. Возвращаюсь и вижу – кто-то за это время побывал у меня дома.

– Что-нибудь пропало? – Марк наморщил лоб, а в его голосе прозвучали незнакомые мне металлические нотки.

– Да, одна книга. Только вряд ли вор хотел унести именно ее. После юбилея Михаил Николаевич попросил у меня «Житие Антония Киевского», в котором находится часть зашифрованной записи о библиотеке Ивана Грозного. В тот же вечер я положил на то самое место другую книгу, точно такого же формата и внешнего вида, – Часослов восемнадцатого века. Вот она и пропала. Думаю, ее взяли по ошибке, перепутав с «Житием Антония Киевского», о котором была речь за столом. Случайно, вы не видели этот Часослов у Веретилина? – с надеждой спросил Пташников Марка.

– Я же говорил – у него в библиотеке не нашлось ни одной старинной книги. Выходит, «Житие Антония Киевского» взял кто-то из гостей?

– Это меня и угнетает.

– Кроме присутствующих здесь, кто еще знает, что вы отдали эту книгу Михаилу Николаевичу?

– Больше никто не знает, к тому времени все гости разошлись, – переглянувшись с нами, сказал Пташников.

– А надо, чтобы все знали. Так что задание усложняется – мимоходом следует каждому из гостей сообщить, что книга находится сейчас у Михаила Николаевича. – Марк посмотрел на Окладина: – А вам придется согласиться с тем, что ваша квартира на несколько дней станет ловушкой для того, кто задумает довести начатое до конца и похитить это житие. Вряд ли он ограничится одной попыткой.

– Что же, все эти дни у меня на квартире будет находиться засада? – недовольно сощурился Окладин.

Марк протестующе взмахнул рукой:

– Нет, ни в коем случае. Я поговорю здесь с нужными людьми, и в вашей комнате, где находится книга, установят теленаблюдатель. Вы не возражаете?

– Если так нужно – пожалуйста.

– Нужно, Михаил Николаевич. Кто знает, возможно, похищение этой книги каким-то образом связано с гибелью Веретилина. Я не хотел вам раньше говорить, но теперь скажу, чтобы вы лучше поняли ситуацию: возможно, произошло убийство. Непонятно, каким образом револьвер, захваченный уголовником Самойлиным у убитого им сотрудника НКВД Сырцова, оказался у Веретилина, что могло связывать этих людей. Так что, пожалуйста, во время ваших собеседований с участниками юбилея будьте осторожны – среди них вполне может оказаться убийца.

От слов Марка на нас словно ледяным ветром потянуло…

На некоторое время я прощаюсь с читателями и даю возможность ознакомиться с теми свидетельскими показаниями, которые нам удалось собрать к моменту моей следующей встречи с Марком. Предупреждаю, что среди них нет показаний Тяжлова – когда Пташников приехал к нему в Ростов, он был в отъезде.

Первым предоставляю слово хирургу Бердникову, рассказ которого, записанный писателем Константином Калитиным, Марк привез из Костромы. Далее я не соблюдал никакой последовательности, а разместил эти рассказы так, чтобы читателям было удобней наблюдать за ходом проведенного нами расследования.

Глава вторая. Человек со шрамом

Рассказ хирурга Бердникова

В приемные дни я устаю больше, чем в операционный четверг, когда дежурю в хирургическом отделении. Утомляет писанина и мелкая однообразность: занозы, фурункулы, пустяшные порезы. К концу рабочего дня спина деревенеет, наполняется тяжестью, и я все ниже склоняюсь над столом. Это напоминает мне известное испытание, кто кого сильнее: двое ставят локоть к локтю, сцепляют пятерни и каждый клонит в свою сторону. Я сопротивляюсь, но сил хватает только на то, чтобы совсем не лечь грудью на стол. Годы дают себя знать. Поэтому с таким нетерпением я жду конца смены, мечтая поскорее прийти домой, лечь на кушетку и выпрямиться, свалить с плеч усталость.

В тот день я тоже то и дело поглядывал на часы, но стрелки двигались так медленно, словно и они отяжелели от усталости.

Наконец медсестра пригласила в кабинет последнего пациента. По тому, как мужчина смущенно поздоровался и неловко присел на краешек стула, чувствовалось: к врачам он обращается редко. Чуть выше запястья правая рука была тщательно, но неумело перебинтована, сквозь бинт проступала кровь.

– Беспокою по пустякам, – словно оправдываясь, заговорил мужчина. – Не хотел идти, да жена заладила: сходи да сходи к доктору. Получили новую квартиру, вот и пришлось за молоток взяться. Сам я конструктор, к точности привык, но тут малость оплошал.

Я попросил снять рубашку, осторожно размотал бинт. Рана была неглубокой, но, вероятно, болезненной, хотя мужчина и бодрился.

Попросив медсестру подать все необходимое, я принялся за дело. И тут чуть выше локтя увидел давно зарубцевавшийся шрам в виде серпа, ручка которого протянулась к самому предплечью.

– Не везет мне с этой рукой, – заметив мой взгляд, сказал мужчина. – В детстве на что-то острое напоролся, так на всю жизнь след и