Критика цинического разума - Петер Слотердайк

факты жестокие и суровые смогут в самом ближайшем будущем привести нас к гибели.

III. Логический раздел

А. «Черная» эмпирия: Просвещение как организация воинственно-полемического знания

А может быть, истина – это женщина, которая стоит на том, чтобы не позволять никому видеть, на чем она стоит?

Фридрих Ницше. Веселая наука

Один шпион в нужном месте заменяет двадцать тысяч человек на фронте.

Наполеон Бонапарт

Агенты должны быть интеллектуалами; в решающий момент они не должны бояться идти на крайние жертвы.

Директива № 185796 советской разведслужбы (цит. по: Newman B. Spione. Gestern, heute, morgen. Stuttgart, 1952)

Просвещение? Хорошо. Наука? Исследования? Просто прекрасно! Но вот кто просветит насчет просветителей? Кто исследует исследования, кто разовьет науку о науках? Тот, кто ставит такие вопросы, – он что, требует больше Просвещения, науки, исследований? Или меньше? Или Просвещение, науку и исследования какого-то другого типа? Это что – призыв, обращенный к философии? К метанауке? К здоровому человеческому рассудку? К морали? Я ратую за продолжение феноменологического пути. Мы ставим такие вопросы: кто чем интересуется? Какие формы знания или науки возникают благодаря этой заинтересованности? Кто и что хочет знать? Почему? Что движет им в его любопытстве? И если даже принять, что Homo sapiens по природе своей охоч до познания, жаждет попробовать что-то новое и чересчур любопытен, то все равно стоит спросить: а почему любопытство именно по этому поводу, желание узнать именно это? Если при критике идеологий всегда ставится вопрос: «А кто это говорит?» (чтобы свести его слова к его позиции в обществе), то мы при критике Просвещения спрашиваем: «А кто это ищет? Кто это исследует? Кто ведет борьбу?»

При этом открывается довольно примечательное поле родственных связей – причудливый клан любопытствующих, которые рыщут в поисках знаний и новостей. При таком угле зрения философ и шпион, полицейский и журналист, сыщик и психолог, историк и моралист предстают отпрысками одного и того же семейства, пусть даже и раздираемого непрерывными склоками. Все они подобны различным линиям в спектре просветительского «знать». Любопытство относительно причин любопытства – и оно тоже рыщет в поисках! – стремится просветиться относительно Просвещения и потому, в свою очередь, дает основания поставить вопрос о причинах этого любопытства. Что это? Антипросветительские наклонности? Реакция? Неприязнь к Просвещению, существующая внутри его? У нас есть желание знать, откуда берется это желание знания. Есть слишком много такого «знания», о котором по самым различным причинам можно было бы пожелать, чтобы мы никогда не обретали его и не достигли никакого «просвещения» в его области. Среди «познаний» есть слишком много таких, которые пугают. Если знание – это сила, то пугавшая нас прежде незримая и неведомая сила предстает сегодня перед нами в форме познаний, в форме ясно изученного, в форме хорошо прослеживаемых взаимосвязей. Если Просвещение – в любом смысле этого слова – когда-то служило уменьшению страха посредством умножения знания, то сегодня достигнут тот пункт, где Просвещение превращается в то, чему оно стремилось воспрепятствовать, – в увеличение страха. Пугающее, которое намеревались победить и предотвратить, снова выходит из своего укрытия на всеобщее обозрение.

Просвещение развивается в форме коллективного тренинга по выработке недоверия в поистине эпохальных масштабах. Рационализм и недоверие – родственные импульсы; и то и другое связано с общественной динамикой развития находящейся на подъеме буржуазии и государства Нового времени. В борьбе враждебных и конкурирующих субъектов и государств за самосохранение и гегемонию возникла новая форма реализма – та, которой движет забота о том, как бы не стать жертвой обмана и не проиграть в борьбе. Ведь все, что «дано нам в форме явлений», вполне могло бы быть результатом обманного маневра могущественного и злобного врага. Декарт, доказывая необходимость сомнения, доходил до чудовищного допущения, что, возможно, весь мир явлений – это сплошное наваждение, которое, рассчитывая ввести нас в заблуждение, наслал на нас genius malignus[224]. Невозможно понять причины возникновения просветительского, стремящегося видеть насквозь взгляда на действительность, если не принимать во внимание охлаждения интеллектуальных отношений Я и мира и не учитывать просачивания подозрительности и страха за собственное выживание вплоть до инстинктивных корней современного стремления к знанию. Всеохватная забота о достижении полной очевидности и столь же непреодолимое ожидание обмана заставляют современную теорию познания любой ценой исследовать абсолютные и непоколебимо надежные источники очевидности – так, будто для нее все дело заключается в том, чтобы преодолеть грозящее уничтожить мир сомнение. Просвещение заключает в ядре своем полемический реализм, который объявляет войну явлениям: следует признавать значимыми только голые истины, только голые факты. Ведь обманы, возможность которых должен принимать в расчет просветитель, оцениваются им хотя и как изощренно-утонченные, но все же поддающиеся разоблачению маневры. Verum et fictum convertuntur[225]. Обманы можно разоблачить, потому что они – «самодельные». Само собой разумеющимся в этом мире следует считать заблуждение, угрозу, опасность, но никак не открытость, не выгодное предложение, не надежность и безопасность. Следовательно, истину никогда нельзя обрести «просто так» – только со второго подхода, как продукт критики, которая разрушает первое представление, то, что казалось на первый взгляд. Истина не «открывается» без особых хитростей и без борьбы, но обретается в результате трудной победы над представлениями, которые ей предшествовали и которые были ее маскировкой и противоположностью. Мир вырывается из тенет проблем, опасностей, обманов и темных бездн, стоит только взору недоверчивого исследователя проникнуть в него и рассмотреть целиком, без остатка. В универсуме знания Нового времени преобладают кулисы и занавеси, вещи с двойным дном, картины, скрывающие тайники, обманчивые выражения лиц, утаиваемые чувства, скрытые мотивы, задрапированные тела – все сплошь феномены, которые затрудняют доступ к «самой действительности» именно потому, что она во все возрастающей сложности и комплексности своей составляется из многозначных, сделанных и помысленных действий и знаков. Это тем более заставляет строго разделять явное и сокрытое. Я обманываюсь, следовательно, существую. А также: я разоблачаю обманы, я обманываю сам, следовательно, сохраняю свое существование. Декартовское cogito ergo sum может быть переведено и так.

В общем и целом мы будем следовать выстроенному нами ряду кардинальных цинизмов, чтобы обсудить в шесть шагов существенные проявления и параметры «Просвещения» как воинствующе-полемической эмпирии: война и шпионаж; полиция и Просвещение в классовой борьбе; сексуальность и превращение самого себя во врага; медицина и подозрение в нездоровье; смерть и метафизика; естествознание и военная техника. То, что эта полемическая феноменология представляет собой замкнутый круг, который начинается военным знанием и заканчивается естествознанием, используемым