Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули

что в Малой Вишере императорские поезда оказались под полным контролем революционных властей.

Днём 28-го февраля в штаб заговорщиков в Петрограде пришла телеграмма без подписи и места отправления. «По сведениям в 6 часов утра прибывает Николай II в Царское Село. Поезд идёт через Тосно, Гатчино и Царское Село. Нельзя ли задержать поезд? Нужно спешить»[1020].

Кто и откуда написал эту телеграмму неизвестно, но последующие за ней события говорят сами за себя. Когда литерные поезда прибыли в Малую Вишеру, Тосно не было занято никакими революционными войсками. Наоборот, туда прибыл командир отдельного корпуса жандармов граф Д. Н. Татищев (за свою верность Государю граф будет расстрелян в 1918 году большевиками). Перепуганные осведомители революционеров из числа железнодорожных служащих сообщали в Петроград: «Передайте коменданту Грекову, что в Тосно находится командир корпуса жандармов граф Татищев, принимает меры и ведёт переговоры с Малой Вишерой»[1021].

Какие меры предпринимал граф Татищев, становится понятным из другой телеграммы, по-видимому, отправленной Бубликову или Грекову: «Командир корпуса жандармов на ст. Тосно приказал отделить паровоз и поставить на линию прохода поезда литера А с Высочайшими Особами (так!). Жду инструкций. И. о. коменданта ст. Петроград (фамилия неразборчиво — П. М.)»[1022].

То есть, по замыслу Татищева и, скорее всего, после переговоров с царём по прямому проводу, императорский поезд должен был сразу в Тосно получить готовый к отъезду паровоз и немедленно, не теряя ни минуты, следовать дальше на Гатчину и Царское Село. Как видим, у Государя не было и в мыслях ехать искать аппарат Юза за тридевять земель. Он по-прежнему всеми силами пытался прорваться в Царское Село!

Но, как показали последующие события, железные дороги к ночи 28-го февраля уже контролировались революционерами, а не властями. Как это произошло, мы расскажем чуть позже. Здесь же отметим, что последовавшие из Петрограда от Бубликова и Керенского «инструкции» были немедленно воплощены в жизнь подконтрольными им железнодорожниками. Из их телеграмм становится полностью понятно, что возвращение императорских поездов из Малой Вишеры обратно на Бологое стало результатом злонамеренных действий.

Как только императорские поезда двинулись в сторону Бологого, причём в обратном порядке, теперь первым шёл собственный поезд, а за ним свитский, в Петроград была отправлена телеграмма: «Передайте коменданту станции Грекову, что литерные поезда из М. Вишеры возвращены обратно. Станция Вишера из действия выключена. Перешедшие на сторону нового правительства все станции до Бологого выключены из действия»[1023].

Таким образом, из этой телеграммы следует, что литерные поезда были фактически захвачены и вся телеграфная связь по пути их следования отключена.

О том, насколько железные дороги контролировались мятежниками, становится понятным из следующих переговоров по прямому проводу: «Кто у аппарата? Дежурный телефонист. Нельзя ли добиться в службе движения или у начальника дороги, какие литерные поезда следует предъявить Николаевской железной дороге в Бологое для следования на Дно? Кто вы? Я, инженер Керн из МПС»[1024].

Вот так, спокойно и деловито какой-то инженер Керн из МПС запрашивал своих новых революционных начальников, куда направлять ему поезд Императора Всероссийского. Из этого разговора становится также понятно, что станция Дно была выбрана для отправки поездов не случайно.

Подтверждение того, что императорские поезда были возвращены в Бологое насильно, мы находим и в расшифровке разговора по прямому проводу начальника отдела воинского движения полковника А. А. Бармина с полковником С. С. Карамышевым 1-го марта 1917 года. Карамышев сообщает Бармину, что литерные прошли «до Вишеры, были повернуты (выделено нами — П. М.) и идут к нам (в Псков)»[1025].

Об этом же свидетельствует баронесса С. К. Буксгевден, которая, описывая события 1-го марта, вспоминает: «В восемь утра 14-го марта (т. е. 1-го марта по юлианскому календарю — П. М.) Гротен выяснил, что поезд императора был задержан (выделено нами — П. М.) и направлен (выделено нами — П. М.) в Царское Село по Гатчинской дороге»)[1026].

Но здесь возникает вопрос: а что же делать с воспоминаниями лиц императорской свиты, Воейкова, Дубенского, Мордвинова? Что делать с их показаниями на допросах ВЧСК? Объективный анализ имеющихся источников приводит нас только к одному выводу: эти люди скрывали правду о том, что на самом деле происходило в литерных поездах 28-го февраля и 1—2-го марта 1917 года. Это не означает, что всё в этих воспоминаниях лживо, а означает, что главная их цель — дезинформация. Причина этой дезинформации может быть только в одном: эти люди полностью или частично были соучастниками заговора против императора. Вот почему их воспоминания с большой охотой печатали и в большевистской России (за исключением мемуаров В. Н. Воейкова, которые увидели светлишь в 1936 году в Хельсинки, когда в СССР мода на печатание мемуарной литературы уже прошла), и в либеральных издательствах русской эмиграции. Особенно это касается генерала Д. Н. Дубенского. Нельзя не согласиться с мнением Л. Китаева, который в предисловии к сборнику 1927 года «Отречение Николая II» писал: «Любопытно сравнить его (Дубенского — П. М.) воспоминания, писанные в эмиграции, с показаниями, данными им в августе 1917 года Чрезвычайной Комиссии Временного Правительства. Эти показания разнятся по тону, по целому ряду любопытных деталей от ретушированных и поправленных мемуаров. В руки комиссии попал дневник Дубенского, и цитаты из дневника, вкраплённые в текст показаний, существенно расходятся с самим стилем мемуаров, поданных читателю в виде таких же поденных записей. Любопытно отметить, что в августе 1917 года Дубенский пытался изобразить себя «патриотом», чуть ли не в духе прогрессивного блока. Так, например, взаимоотношения царя и царицы он в показаниях характеризует следующим образом: «Государь был в полном подчинении. Достаточно было их видеть четверть часа, чтобы сказать, что самодержцем была она, а не он. Он на неё смотрел, как мальчик на гувернантку, это бросалось в глаза»[1027].

В дневнике своём, ещё в январе месяце (1917 года — П. М.), он записал: «Слабое, плохо организованное правительство наше во главе с государем, с Протопоповым, жалким стариком кн. Голицыным, начинает бороться, но ничего не выйдет, ибо очень плохи сторонники правительства; а между тем, должно уступать требованиям взволнованного общества. Едва ли можно сохранить самодержавие»[1028].

После этого совсем не странным нам кажется отрывок из дневниковых записей Дубенского, касающихся рассматриваемого нами периода, а именно обстоятельств поворота литерных поездов на Бологое. Надо признать, что Дубенский очень точно понял глубинный смысл этого поворота: «Этот ночной поворот в Вишере у — писал он, — есть историческая ночь в дни нашей революции, […] Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена, наверное. Царь и не думает спорить и протестовать. Все