Гарсиа Маркес - Сергей Марков

Двадцатого октября 1982 года мексиканские газеты писали, что Гарсиа Маркес уже наверняка получит премию. Всю ночь они с Мерседес не спали. На следующее утро, в 5.59, Пьер Шори, заместитель министра иностранных дел Швеции, позвонил Маркесу в Мехико и подтвердил известие: «С премией вопрос решён». «Гарсиа Маркес, — пишет профессор Мартин, — побледнел, медленно положил трубку, будто боясь, что она отскочит, повернулся к Мерседес и тихо сказал: „I’m fucked“ („Мне п…ц“). Позвонил президент Колумбии Бетанкур и сказал, что услышал новость от Франсуа Миттерана, который узнал это от шведского премьера Улофа Пальмё. Бетанкур кричал в трубку, что это победа Колумбии. Габриель и Мерседес умылись и сели завтракать».

А потом обрушился шквал звонков: Миттеран (напрямую, без секретаря), Кортасар, Мейлер, Онетти, спикеры парламента Колумбии, Тачия и ещё многие. Фидель не смог дозвониться и прислал телеграмму: «Справедливость восторжествовала! Телефон у тебя занят наглухо. Второй день пьём твоё здоровье, поздравляю тебя и Мерседес от всего сердца!» Грэм Грин тоже прислал телеграмму с «горячайшими поздравлениями», Норман Мейлер… От журналистов и поклонников не было отбоя, дом брали буквально штурмом, и полиции пришлось взять его в оцепление. Сотни журналистов всё равно его описывали — в репортажах непременно фигурировали жёлтые розы и цветы гуайавы.

— В 1982 году я приехала в Мексику, — вспоминала латиноамериканистка Вера Кутейщикова. — Маркес в это время был там. И как раз в те дни стало известно о том, что ему присуждена Нобелевская премия по литературе. Дом Маркеса был осаждён, все рвались его поздравить. Мне с огромным трудом удалось к нему прорваться с жёлтыми розами — я знала, что он их очень любит. Уже потом я зашла в книжный магазин и купила книгу «Запах гуайавы», куда вошли интервью, данные Маркесом журналисту Плинио Апулейо Мендосе. Тут же в автобусе открываю её — и на странице 101, я прекрасно помню номер, натыкаюсь на вопрос о книге «Сто лет одиночества»: «Кто, по-твоему, лучший читатель этой книги?» И на ответ Маркеса: «Одна моя приятельница в Советском Союзе повстречала сеньору, немолодую уже, которая собственноручно переписала всю мою книгу, а на вопрос, зачем она это сделала, ответила: „Потому что мне захотелось узнать, кто на самом деле сошёл с ума — автор или я“. Мне трудно представить себе лучшего читателя, чем эта сеньора»…

Сотни раз Гарсиа Маркес набирал номер телефона матери — но её телефон в Картахене не работал. Так что в течение трёх недель мать не знала о том, что сын удостоен Нобелевской премии. А когда репортёр из Боготы всё-таки дозвонился и сообщил, то Луиса Сантьяга после паузы только и вымолвила: «Ну вот, может быть, теперь мне обеспечат нормальную телефонную связь». А ещё она сказала, что всегда надеялась на то, что Габито никогда не получит Нобелевскую премию, так как «была уверена, что он сразу после этого скончается». В ответ на это Маркес заявил, что возьмёт с собой в Стокгольм букет жёлтых роз, «чтобы спасти и сохранить себя» (мать тоже любила жёлтые цветы).

Он размышлял над тем, как себя правильнее в этой ситуации позиционировать. Перечитывал свидетельства о получении Нобелевской премии учителями — Фолкнером, Хемингуэем, их первые интервью, их торжественные речи. «Я не смогу поехать получать эту премию, — сказал Фолкнер журналистам, собираясь на охоту. — Это слишком далеко. Я фермер и не могу надолго отлучаться». И поведение Хемингуэя озадачило: сославшись на нездоровье — «Я только выгляжу здоровым, и, безусловно, из меня получится прекрасный труп, но путешествовать сейчас я не в состоянии» и на то, что «никогда не надевал фрака и даже галстука, а уж тем более бабочку», — Хем отказался ехать в Стокгольм за Нобелевской премией, вместо этого отправившись со стариком Грегорио на рыбалку.

— Может, мне тоже не ездить? — сомневался Маркес. — Сказаться больным или задержавшимся в каком-нибудь индейском племени в горах…

— Больным — уже было, — отвечал Мутис. — Ты не охотник, не рыбак… Что бы ты ни придумал — всё будет плагиатом!

За поездку ратовали Плинио и хохмачи, Кармен, Тачия… В конце октября Маркес устроил в Мехико пресс-конференцию для сотни с лишним журналистов, на которой заявил, что премию принимать поедет, но не собирается надевать на церемонию в Стокгольме положенного по этикету фрака, сюртука, вечернего костюма, — сойдёт и liquiliqui (ликилики) — колумбийско-венесуэльская белая туника с белыми штанами, как принято показывать латиноамериканцев в голливудских фильмах. На следующий день пресса обсуждала вопрос о том, чего хочет добиться Маркес: вызвать международный скандал и ещё больший интерес к собственной персоне, которого и так не занимать, или «окончательно опустить свою страну»?

Между тем по всему миру родные, друзья и поклонники Маркеса торжествовали и праздновали победу. Отец, Габриель Элихио, заявил журналистам в Картахене, что всегда, с первой же написанной Габито страницы, знал, что он рано или поздно станет лауреатом Нобелевской премии (никто не напомнил о его предречении сыну, что тот, если станет писателем, будет «есть бумагу»). И всё-таки язвительно добавил, точнее, намекнул на то обстоятельство, что Габито — всего лишь один из немногих писателей в их семье и он, отец, не очень-то понимает, почему ему уделяется так много внимания. А премию Нобелевскую, мол, Габриель получил благодаря своей «пронырливости, втёршись в доверие к Миттерану и шведам». Мать, Луиса Сантьяга, сказала, что её отец-полковник, предсказывавший Габито великое будущее, празднует на том свете и поздравляет внука.

Губернатор департамента Магдалена решил объявить 22 октября всеобщим праздником и даже выходным днём и предложил присвоить старому дому полковника Маркеса статус национального достояния, памятника культуры, охраняемого государством. В Боготе коммунистическая партия организовала уличные манифестации с требованием назначить Гарсиа Маркеса спикером парламента «во спасение Колумбии». Таксисты включали радиоприёмники в машинах на полную громкость, когда передавали новости из Стокгольма. Репортёр городской газеты Барранкильи опрашивал прохожих, среди них уличную проститутку, и та призналась, что новость о том, что их земляк удостоен Нобелевской премии, ей сообщил в постели клиент и она так обрадовалась, что не смогла удержаться от оргазма, «что, конечно, непрофессионально». Это стало, как потом со смехом заметил сам лауреат, наивысшим признанием милых его сердцу барранкильцев.

Газеты и журналы стали именовать Маркеса «новым Сервантесом», подхватив мысль, высказанную Пабло Нерудой. Американский журнал «Newsweek», который, как и сотни других журналов в мире, поместил фотографию Маркеса на обложке, назвал его «чарующим сказителем», Салман Рушди в английской прессе — «Магическим Маркесом», а «Сто лет одиночества» — «одним из двух-трёх самых значимых и самых мощных произведений, созданных после мировой войны». Нескольким крупнейшим аргентинским и перуанским изданиям Маркес поведал, что «не сможет умереть счастливым, ибо уже бессмертен». Шутил. Но в каждой шутке, как известно, лишь доля шутки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});