Меч и Крест - Лада Лузина

— Все готово ко Второму Празднику года! — объявила Вася с торжественностью царского церемониймейстера. — Покои ждут вас, Ясные Киевицы!

Маша тоскливо скривилась. Из замка неслась музыка. Грянули пушки, безжалостно взорвав барабанные перепонки. Ее одежда была мокрой, и тело плотно спеленал холод, прилип невидимыми бинтами к Машиным бокам, животу, подошвам ног, и ей пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя пошевельнуться и двинуться дальше — сквозь расступившуюся, орущую, подпрыгивающую, пританцовывающую, машущую праздничную толпу.

Теперь она видела, что между раскрасневшимися и распатланными женскими лицами то тут, то там мелькают меховые и приплюснутые мордочки Чертей. Василиса шла чуть сбоку, держа почтительную дистанцию. Впереди них, передвигаясь мелкими шажками, семенили три согбенные ведьмы, неся за края большое, как парус, полотно, куда со всех боков падали золотые монеты, большеглазые кольца, браслеты шириною в манжет, цепи, тиары, ожерелья, мониста.

— Что это? — тужась, промямлила она.

— Ваша Власть, — отозвалась Вася справа. — И мы признаем ее, — добавила она со значением. — Это золото нашего Отца, собранное в ночь на Купало… А его — значит, ваше.

— Клады? — заинтересовалась Чуб.

— Мы должны поделить это? — проклюнулась Катя.

— А… — равнодушно протянула Маша.

Ей хотелось только одного — лечь или хотя бы присесть куда-нибудь, и она вспоминала с тоской, что во всех порядочных сказках, одержав победу, уважаемые их авторами герои приходят в себя — лежа в кровати. В то время как спасенные ими, прикладывая палец к губам, шепчут друг другу: «Тише, тише… Они должны отдохнуть».

— Польза, честь и слава! Слава змееборцам! — заорали ведьмы.

Машина голова клонилась тяжестью набок. Крики, звон, движение, тени… Ноют ссадины на содранных о решетку руках. Холодно, холодно, холодно…

Тепло. Запах, резкий и знакомый, потащил ее наружу. Маша чихнула и проснулась. Она сидела на теплой, покрытой мехом скамье в комнате с низким потолком и застланным золотом полом. А перед ее лицом зависла широкая чаша с шепчущим паром теплым отваром.

— Выпейте, — сказала Василиса Андреевна.

Прямо по курсу красовалась Даша Чуб — как обычно, голая. Облепленная с ног до головы листьями подорожника, веселая и, похоже, пьяная, не то от радости, не то от выпитого пойла, — во всяком случае, в руках у нее была точно такая же чаша.

— П’ю за дiвок чарiвноï краси! Хто бачив кращих, хай ïм повилазить! — бравурно тостанула Землепотрясная, деловито придерживая лист на левой скуле, и чокнулась с такими же голыми ведьмами. — А еще, — затарахтела она, — всем мужикам должны выдавать при входе рога и хвосты! А балет будет танцевать чертов кан-кан! Это что-о-о-то!!! Парни раком, хвосты вот так! А на костре мы сожжем чучело Инквизиции! Они нас, а мы их! Правильно, девки?! Давайте! За нас с нами и за хуй с ними!

Ведьмы с готовностью смежили чаши. Поодаль возвышалась Екатерина Дображанская, вокруг которой суетилось не меньше десяти прихлебательниц. Двое старательно просушивали ее черные волосы пушистым полотенцем. Пятеро с трепетом оборачивали высокое и стройное тело огромной мокрой простыней. Еще трое стояли на подхвате.

— А «Гори, гори ясно, чтобы не погасло» — это купальская песня, а вовсе не из сказки «Двенадцать месяцев»! — трещала Даша.

— Купальская роса снимет любую болесть, а огонь… — вещала Дображанской прислуживающая, со спутанными медными космами.

И вид у Кати, стоящей на куче злата в покоях сожженного в XVII веке замка воеводы и принимавшей царские почести от своры гологрудых ведьм, был настолько довольный и умиротворенный, словно все, наконец, встало на свои места.

— Выпейте, моя Ясная пани.

Маша послушно приняла горячую чашу из рук Василисы и, только взяв сосуд, заметила: ее руки обмотаны какими-то листьями и тряпками и уже не болят.

— «Земля-Мати, благослави меня травы брати, и трава — я», — буднично буркнула Вася. — Пейте, — повторила она, — это настой кочержника, он поможет вам вновь. Кабы не он… — Василиса Андреевна помрачнела. — Это было страшное испытание — вступить в войну, прежде чем сила Киевиц успеет вырасти в вас.

— Вырасти? — переспросила Ковалева.

— Как куст. Как дерево, — разъяснила ее учительница. — Ничто в природе не возникает по щелчку пальцев. На все нужно время. И даже трава не успеет прорасти из семени за три дня… Кажется, — задумчиво пробасила она, — за всю историю Киевиц только одна оказалась в подобной западне. Но она была потомственной ведьмой и впитала с молоком матери все, что вы с трудом читали по слогам… И все же, в отличие от вас, она проиграла. И погибла. Вместе со своим Городом.

— Когда это было? — тихо спросила Маша.

— Нашествие Батыя. — В ответе Васи вновь послышались требовательные преподавательские интонации.

— 1240-й, — инстинктивно выдала Ковалева. — Из 150 тысяч киевлян в живых осталось только пятьдесят. Десятинная церковь была разрушена. Киевская Русь распалась, началось татаро-монгольское иго…

— Хорошо, давай зачет… Ой, простите меня, Ясная пани! — неподдельно испугалась препод. — Сегодня госэкзамен у выпускников. Ничего не помнят, ничего не знают, как из глухой Сибири. Не знают даже…

— Так Киевицы — ведьмы? — оборвала ее Маша. Но это был не вопрос, а лишь усталая констатация.

— О нет, вы не ведьмы и не святые, — ободрительно опровергла ее преподавательница. — Но в то же время и то и другое, а значит, ни то и не другое, — непонятно ответила она.

Но Маша поняла ее без труда:

— Как Киев?

— Да, как наш Город. — В Васиных словах была гордость.

— Столица ведьм…

— Столица ведьм.

— И Столица веры… — Маша помолчала. — Я не пойду на шабаш, Василиса Андреевна. Я не могу так… Липа Петра Могилы, музей, усадьба Муравьева дома, Кирилловская церковь, Мишины работы — все сгорело…

— Прикажете воскресить их? — просто поинтересовалась ведьма.

— А это возможно? — удивилась ее студентка.

— Не беспокойтесь, Ясная пани, это можем сделать и мы. Это не то, что испросить отошедшую жизнь у Земли и Неба. С такими просьбами позволено обращаться только Киевицам.

— Как вы прекрасны, Екатерина Михайловна!

Маша дернула головой. В другом конце низких покоев стояла невероятно красивая Катя, похожая на драгоценного золотого идола. Ее обнаженные руки, запястья, предплечья, талия, шея, волосы, уши были увешаны тяжеловесными украшениями, переливающимися мгноцветными камнями.

— И я… Я тоже хочу так! — Чуб принялась поспешно обдирать с себя расплющенные подорожники. — А вы что, на нее все самое лучшее понадевали? Нужно же по-честному, одинаково! Все, давайте, девочки, по последней, — развернулась к своим собутыльницам она. — Пусть плачут все, кого мы не хотели, и сдохнут все, кто нас не захотел!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});