Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

затем вместе с ним и в Офицерский полк.

В Таганроге также была открыта запись добровольцев. Но, как и повсюду, на призыв к борьбе откликнулось ничтожное меньшинство. Из многих сотен офицеров записалось лишь, и то не сразу, около 50 человек, из которых энергичный капитан Щелканов сформировал Таганрогскую офицерскую роту при 2 пулеметах. Рота вошла в тесный контакт со Школой прапорщиков и вместе с нею выполняла общие задания. Вскоре рота была влита в 1-ю роту 2-го Офицерского батальона.

1918 год

Новый год добровольцы встречали, поскольку им позволили обязанности службы, дружными семьями в своих частях, за скромно накрытым новогодним столом. Они кричали громкое «ура» за Россию, за Добровольческую армию, за победу.

С юнкерской батареей встречал Новый год генерал Марков. Он пришел в помещение батареи, где еще не были вполне закончены приготовления к встрече.

– Не смущайтесь! – сказал он юнкерам. – Я могу быть полезным и при накрывании стола.

Первый тост генерал Марков поднял за гибнущую Родину, за ее Императора, за Добровольческую армию, которая принесет всем освобождение. Этим тостом генерал Марков предложил закончить официальную часть. Затем, за глинтвейном, началась общая беседа. Между прочим он высказал свою наболевшую мысль, что в этот черный период русской истории Россия не достойна еще иметь Царя, но, когда наступит мир, он не может себе представить Родину республикой.

Двухчасовая беседа закончилась такими словами генерала Маркова:

– Сегодня для многих последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе: нам ничего не надо, кроме одного: да здравствует Россия!

Простившись с батарейцами, генерал Марков поспешил к своей семье.

Для всех добровольцев было совершенно очевидным тяжелое внутреннее положение Дона и совершенно грозным – внешнее. Советская власть открыто объявила войну «контрреволюции» Каледина. К границам Дона подтягивались части красной гвардии; ее отряды, поддерживая местных большевиков, уже проникали на его территорию. Станицы безропотно отдавали себя под власть большевиков; более того – переходили на их сторону.

Лишь немногие сотни донских патриотов встали на защиту своего края, половину которых составляла молодежь. Уже в декабре на Дону говорили о славных партизанских отрядах Чернецова, Семилетова и других, защищавших его. Атаман Каледин благословлял их на бранный подвиг, Донское правительство их терпело, а масса – в лучшем случае оставалась к ним безразлична. Партизанские отряды сами добывали себе оружие. Не было у них орудий, хотя таковых в донских складах находилось в достаточном количестве.

Было очевидно, что близко время, когда Добровольческой армии придется вступить в бой. Она находилась еще в периоде формирования; ей необходимо было вооружение. Насчитывала она в своих рядах около 3000 человек, имела всего два орудия и не имела кавалерии. На пополнение добровольцами надежды резко пали: Дон был окружен почти сплошной цепью заградительных отрядов. Маленькая Добровольческая армия, кроме того, стояла по частям в трех городах: Новочеркасске, Ростове и Таганроге.

В 1-м Офицерском батальоне

В ночь на Новый год батальон был переведен в казармы на Ботанической улице Новочеркасска, где помещался донской пласт, батальон и батарея. Соседство ненадежное и беспокойное. К радости всех, по соглашению с донскими властями, оружие, сданное две недели назад, после экспедиции в Таганрог, было возвращено батальону. Получение его происходило ночью, дабы не возбуждать враждебно настроенную казачью массу. Тогда было получено 6 пулеметов Максима с тремя тысячами патронов на каждый, 4 пулемета Кольта, два ручных Льюиса, большое количество винтовок и патронов.

Быстро сформировалась пулеметная команда. Не было у нее лишь лошадей и двуколок. Количество патронов было доведено до 120 на человека. Только теперь чины батальона решили, что они вооружены «до зубов», хотя многого еще недоставало.

Однако малочисленность батальона, как и всей Добровольческой армии, была постоянной темой разговоров среди офицеров. Приписать ее отсутствию приказа о мобилизации офицеров никто уже не мог, так как все были убеждены, что таковой приказ, будь он отдан генералом Алексеевым или генералом Корниловым, исполнен не был бы. Высказывалась даже мысль о вине своей, вине каждого добровольца-офицера.

«Меня всегда удивляло одно, – записал один из офицеров, – почему мы не увлекли с собой десяток-другой унтер-офицеров и солдат? Ведь были преданные и так же, как и мы, настроенные среди них. Впервые эта мысль пришла мне в голову в Новочеркасске, когда я увидел солдатский состав корниловцев. Не было ли тут какой-то доли «офицерской обиды», заставлявшей думать только о себе. Но с другой стороны, это было бы очень рискованным и почти неосуществимым предприятием. Но почему мысль об этом в свое время не приходила?»

Много вопросов и «больных» тем возникало среди офицеров в то время. От признания упущения, приведшего к малочисленности Добровольческой армии, переходили к теме о виновниках революции, не исключая из них в какой-то степени и себя, а признав революцию как совершившийся факт, говорили о разномыслии среди офицеров, которое она породила. Монархия? Республика? Временное правительство? Учредительное собрание? Только вопрос о советской власти не вызывал никаких споров.

Происходили и инциденты, но разрешались они весьма мирно. В батальоне был поручик Смирнов. Когда он явился к нам в роту, мы с недоверием отнеслись к нему. Был он тогда немного навеселе и начал ко всем придираться. «Что, монархию восстанавливать собрались? Ишь монархисты какие задним умом! Где уж вам! Не могли отстоять ее, когда должны были, когда о присяге должны были помнить. А теперь уж – дудки!»

Мы заподозрили в нем большевика. Он был арестован. Было расследование, которое установило совершенную его непричастность к большевикам, как по делам, так и по убеждениям. Укоряя других, он укорял и самого себя.

Перед боем он говорил: «Чувствую, что живому мне не быть. Да и не хочу я жить после того, что мы наделали. Пока жив, буду бить большевиков, но и сам себя не пожалею».

Рыжий, большого роста, сильный… Убит он был в упор. Что-то отчаянное было в натуре у поручика Смирнова, отчаянное в высказывании своих мыслей, отчаянное в делах. Но он был прав…

В терзаниях мыслей и переживаний всех примирительную роль и указующую на единственно правильный путь данного момента играл доброволец Калашников. Вот что записано о нем в воспоминаниях:

«Вольноопределяющийся Калашников 22-летним студентом в 1905 году был сослан в Сибирь, где пробыл 12 лет. Заслуженный деятель революции, досрочно освобожденный ею из далекой Сибири и ею же вознесенный на вершины власти, – он первым оказался в стане ее смертельных врагов: генерала Алексеева и генерала Корнилова. Комиссар Северного фронта, он не задумался порвать со своим прошлым и