Василий III - Борис Тумасов

Зимой степь лежала под снегом тихая, умиротворённая. По ночам к станице подступали волки, выли, а днём прятались по дальним балкам.

Часто уходили казаки в степь на охоту, возвращались с зайцами, убивали в камышовых лежбищах диких кабанов или, пробив во льду лунки, ловили рыбу.

Так и пробегали неприметно у Анисима день за днём.

Глава 8. ПОВЕЛЕЛ ГОСУДАРЬ…

Боярское бесчестье. Милость государева. Сергуня едет в Крым. Конец старца Серапиона. Посольский поезд. Крымская земля. И великой княгине бабьей бы доли… К чему дни терять?..

По весне прискакал в Москву с дальнего юго-западного рубежа гонец к великому князю Василию. Писал боярин-воевода государю, что стало известно от казаков, крымцы большую орду сколачивают неспроста, верно, в набег ладятся, а на Русь ли пойдут, на Литву, того казаки не проведали. Ещё уведомил воевода: правым берегом Днепра по землям литовским через Киев едет к татарам Сигизмундов посол.

Беспокойство овладело великим князем. Перечитал письмо воеводы дважды. И так прикинул, и этак. Ну как Менгли-Гирей воспользуется тем, что русские полки в Литве и, вступив в сговор с Сигизмундом, нападёт на Москву?

Решил Василий отправить в Крым посольство с богатыми дарами, чтоб склонить хана к союзу с Москвой.

* * *

Боярин Версень терялся в догадках: час поздний, а его к великому князю призвали. К чему бы? Пока до Кремля доехал, обо всём передумал. Будто и вины за собой боярин не чуял, на литвинов дружину выставил не мене, чем другие. И слова худого на Василия лишний раз сказать остерегался. Коли и молвил, так только при Родионе либо при Вассиане…

В княжеских палатах Версеня встретил дворецкий, угрюмый и спесивый боярин, повёл мимо караульных.

Освещённые восковыми свечами переходы казались Версеню бесконечными. Он спросил заискивающе:

- А что, боярин Роман Ляксандрыч, не чул, к чему осударь зовёт меня?

- Коли б и знал, боярин Иван Микитич, всё одно не сказал. Чать к государю идёшь, от него самолично и прослышишь, - надменно ответил дворецкий.

Версень проворчал в бороду:

- Возгордился Романка. Лопнуть бы тобе от чванства. Дворецкий перед княжеской библиотечной хороминой приостановился, толкнул дверь, пропустил Версеня.

Вдоль стен хоромины окованные рундуки с книгами и пергаментными свитками. Свечи горят яркие. Василий, в домашнем полотняном кафтане до пят, склонился над резным столом. Заслышав шаги, распрямился. Редкие прямые волосы рассыпались по плечам. Вперив в бояр пронзительный взгляд, поманил пальцем:

- Уразумеете ль?

Версень с дворецким приблизились. На развёрнутом пергаменте карта Московии с городами в окружении других государств и земель.

Пожал Версень плечами:

- Не пойму, осударь, по скудоумию.

- Так ли уж по скудоумию? - насмешливо спросил Василий. - Аль не видишь, где Москва, а где Литва? Теперь опустите очи, бояре. - И ткнул пальцем в Крым. - Видите? То-то! Теперь гисторию припомните, набеги ордынские на Москву. А не повторит ли того Менгли-Гирей? - И ответил сам себе: - Может такое сотворить.

Снова склонился над картой, повёл пальцем по пергаменту.

- Для дела ты зван, боярин Иван, важного, государевого. Надобно к Менгли-Гирею посольство слать, уговором с ханом рядиться для мира обоюдного и, коли удастся, звать его на Сигизмунда… Им, ордынцам, хоть и веры нет, но попытаться потребно.

Великий князь взял со стола карту, свернул в свиток, отнёс в шкаф. Потом сказал:

- На тя, боярин Иван, выбор пал послом ехать. Почему на тебя? - и усмехнулся - Потому как любишь ты, боярин, высокоумничать. Вот и кажи ум свой в посольском деле. На добро, с пользой. В Бахчисарае боярина Заболоцкого сменишь. Засиделся он, поди, в посольстве.

Версень с перепугу на колени бухнулся, слёзы из глаз, завопил:

- Помилуй, осударь, немощен я, и кой там до высокоумничанья мне. Не осилю посольство править, не по мне честь. Ослобони, осударь, от такой милости, дай жизнь дотянуть в покое, куда мне! - И замёл бородой по полу.

У Василия от гнева ноздри расширились.

- Вот ты каков, боярин Ивашка? Не по тебе, сказываешь, дела государевы? А в думе задом по скамье елозить по тебе честь? - Задохнулся, рванул застёжки ворота, выдавил из себя хрипло: - Пошёл прочь, смерд, не надобен ты мне еси!

* * *

Мал городок Калуга. На одном конце аукнут, на другом откликнется. Узкие, поросшие сорной травой улицы, рубленые избы и боярские хоромы. Церковка и даже княжий терем и те рубленые.

Торговые ряды в городе бедные. Редкий купец с чужой стороны заглядывает в Калугу. Не с руки, да калужанам и торг с иноземцами вести нечем. А уж если заявится такой гость, то разговоров потом на год хватает…

С первым весенним теплом приехал в Калугу Дмитрий. Князь Семён брату рад. Хоть недалеко Калуга от Москвы, а больше двух лет с Дмитрием не виделись, со смерти отца.

Семён и Юрий Василию простить не могут, что отказал им прибавить городов к княжениям. Казанской неудаче радовались. Съехались вдвоём, посудачили: «Спесь Ваське Мухамедка сбил», «Знай, сверчок, свой шесток…»

Дмитрий добрался до Калуги за полночь, и Семёну ни о чём не удалось переговорить с братом. Теперь, несмотря на то, что солнце давно взошло, Дмитрий всё ещё спал. Видать, намаялся в дороге. Семён задержался на крыльце, потрогал рукой затейливую резьбу, погладил точёную балясину и спустился в сад.

Старые неухоженные деревья и кустарники сирени и шиповника. Грустно на душе у Семёна. Остановился у липы, сломал ветку. Почки уже лопнули, раскрылись клейкой зеленцой. Отыскал глазами ветром сваленное дерево, подошёл, сел на ствол, задумался.»

Неприметно пробегает жизнь, как в монашеской келье, монотонно, однообразна А ведь и он мог бы сидеть на великом княжении, захоти того отец. Ан кет, на Василия простёр свою десницу.»

Увидев подходившего к нему Дмитрия, Семён порывисто подхватился, широко развёл руки:

- Брат, Дмитрий!

Они обнялись. Семён отступил на шаг, с ног до головы осмотрел брата:

- Похудел ты! Ну, давай присядем, наедине до завтрака побудем. Сказывай, как живётся у Васьки да с чем прислал он тебя ко мне?

Они сели на дерево, снова взглянули друг на друга. У Дмитрия улыбка добрая, у Семёна скупая.

- Видать, не мёд тебе под рукой у великого князя, - снова сказал Семён.

Дмитрий ответил равнодушно:

- Терплю. Да по правде коли сказывать, Василий меня будто не замечает, есть ли я, нет ли.

- И на удел не пускает?

- Не заговаривал я о том.

- Ну, поведай, брат, зачем Васька прислал тебя. Дмитрий долго не отвечал.

- Сказывай, чего молчишь?

- Зло держит Василий на тебя с Юрием. Когда звал он вас на Литву, Юрий на недуги сослался, а ты государя письмо без ответа оставил. Поначалу Василий в гневе хотел ратью на вас идти, потом передумал… Нынче Юрий сам не пришёл, но дружину свою Василию дал. А к тебе Василий послал сказать: «Одумайся, брат».

Семён, ждавший этого, усмехнулся:

- Нет, брат. Передай Ваське, что я на Литву с ним не ходок. Дружину мне одеть не во что и кормить нечем. Удел мой беден. Ко всему, под началом воевод сыну государя Ивана Васильевича ходить негоже. А ежели великий князь Василий злобствует на меня и мстить почнёт, я готов сойти с княжения, ему удел отдать на его бедность. - Поднялся. - Так и передай брату Василию.

* * *

Василий, заложив руки за спину, стоит посреди палаты задумавшись. Если бы у него спросили, отчего он вызвал в Москву инока Вассиана и почему дозволяет нестяжателям обличать иосифлян, а иосифлянам поносить нестяжателей, он ответил примерно бы так «Покуда церковники грызутся меж собой, они не мнят духовную власть превыше княжеской…

Василий потёр лоб, повёл глазами по рундукам. Сколь в них книг, читаных и нечитаных? Василий твёрдо решает послать к греческим монахам письмо. Пусть они пришлют в Москву какого-нибудь старца, в книгах разумного и в языках сведущего. А тот монах даст толк рукописям.

Достав из рундука книгу в тяжёлом кожаном переплёте с серебряными застёжками, Василий направился в опочивальню. Разделся, сел на постели и только после этого раскрыл книгу. Но читать не пришлось. Скрипнула дверь, Василий поднял глаза, недовольно поморщился. В приоткрытую дверь всунулась голова Лизуты. Увидев, что великий князь не спит, оружничий вошёл бочком. Василий сказал сердито:

- Не дал и ко сну спокойно отойти. Ну, чего припёрся?

- Осударь, батюшка, Дмитрий Иоаннович воротился седни ночью. Спит… Да ты не изволь будить его, я Дмитрия Иоанновича встрел и всё у него выпытал. Какими предерзкими словами князь Симеон тя поносил, осударь-батюшка, на ласку твою ответствовал, ай-ай, - скорбно покачал головой Лизута.