Троцкий. Книга 1 - Дмитрий Волкогонов

Рисуя картину закрепления вождизма и неравенства, обусловленных монополией партии и ролью должности, старый друг Троцкого продолжает: "…в Москве неравенство действительно чрезвычайно велико и фактически в зависимости от поста находится и материальная обеспеченность, и Вы согласитесь, что дело становится чрезвычайно опасным. Мне, например, передавали, что перед последней чисткой ВЦИК старые члены его были страшно взволнованы и перепуганы главным образом потому, что боялись лишиться права жить в "Национале" и, следовательно, потерять все связанные с этим привилегии… Сверху донизу и снизу доверху — одно и то же. На самом низу дело сводится к паре сапог и гимнастерке; выше — к автомобилю, вагону, совнаркомовской столовой, квартире в Кремле или "Национале"; а на самом верху, где имеется уже и то, и другое, и третье, — к престижу, громкому положению и известному имени. Откуда тут взяться прежней партийной преданности и самоотверженности, революционному подвижничеству и самозабвению!.. Молодежь воспитывается уже в новых, мною только что изображенных традициях. Как тут не ужаснуться за нашу партию и революцию?!"[144]

Последняя фраза особенно знаменательна. Иоффе смог разглядеть, подступавшую страшную опасность для строя, для партии, для революции, но он видел лишь факты, а не глубинные пружины, их вызывающие. После X съезда партии в 1921 году, запретившего любые фракции, бюрократическое закостенение пошло еще быстрее. В конце концов, разгромив все "платформы", "уклоны", "оппозиции", партия стала идеологическим орденом. Отныне свою чистоту и ортодоксальность нужно было постоянно демонстрировать и доказывать, особенно выискивая тех, кто хоть чем-то отличается от массы. Личности революционеров нивелировались, выстраивались по ранжиру, по партийной значимости. Уничтожив буржуазию, оставшись в диктаторском одиночестве, партия могла теперь пожирать лишь тех своих членов, которые чем-то отличались от сформировавшихся стандартов. Родился новый тип руководителя: исполнительный по отношению к Центру, подозрительный ко всем, безынициативный, некомпетентный, бескультурный, не сомневающийся, жесткий проводник "линии". Безликий коллектив во главе с безликим руководителем стал плодом извращенной революции. Чистота типа поддерживалась чистками: партийными, моральными, политическими, а затем и физическими. Под ногами у руководителя нового типа оказался русский погост.

Возможно, некоторые мои рассуждения покажутся слишком категоричными. Но давайте посмотрим, что говорил, характеризуя родившуюся новую интеллигенцию, Николай Бердяев. В этом "новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности. В этом типе выработалась жесткость, переходящая в жестокость. Этот новый душевный тип оказался очень благоприятным плану Ленина, он стал материалом организации коммунистической партии, он стал властвовать над огромной страной. Новый душевный тип, призванный к господству в революции, поставляется из рабоче-крестьянской среды, он прошел через дисциплину военную и партийную. Новые люди, пришедшие снизу, были чужды традициям русской культуры…"[145]

На обновленной политической сцене России выделялись несколько вождей. Одним из них был Троцкий. Понимал ли он, что складывающаяся система монопольного, одномерного влияния на формирование личности ведет к ее обеднению и даже оскудению? Вероятно, понимал. Но во имя высшей цели — мировой революции — полагал, что пока необходимы и диктатура пролетариата, и жесткий классовый отбор, и ортодоксальная, безоговорочная однопартийность. В одной из статей, написанной в 1922 году, когда уже стало ясно, что революция устояла, он задал себе вопрос: может быть, теперь можно позволить меньшевикам включиться в общую работу? Но тут же резко ответил: этого никогда не будет[146]. Он по-прежнему видел за горизонтом миражи грядущей мировой революции, а с меньшевиками, эсерами и другими попутчиками, по его мнению, ее не свершить. Но это значило: будет продолжаться процесс не просто усиления автократической системы, но и ее цементирования. Возвращение к демократическим истокам начнется лишь через десятилетия и станет чрезвычайно трудным и болезненным процессом.

Троцкий, как один из вождей революции, немало сделал для светской канонизации образа Ленина. Я думаю, что в этом он видел не только форму должного воздаяния самому великому русскому революционеру, но и способ поднять свой престиж в обществе и Коминтерне еще выше. Воспевая Ленина, Троцкий воспевал тем самым и себя. По-моему, прагматического в этой позиции было все же меньше, чем искреннего признания ведущей роли Ленина в революции.

Когда работник ЦК В.Сорин подготовил в соответствии с решением Политбюро записку о задачах создаваемого Института Ленина, Троцкий, получив документ, высказал много пожеланий относительно развертывания этой работы. Было решено собрать все рукописное наследие Ленина и издать его в виде собрания сочинений, подготовить полную биографию вождя, наладить систематическую, широкую пропаганду его учения.

Троцкому принадлежит немало статей (написанных и при жизни Ленина, и после его смерти), в которых он способствовал канонизации лидера русской революции. Позже Троцкий увидит, что это превращение личности Ленина в человека-бога поможет Сталину закрепиться на вершине кремлевского холма власти, но будет уже поздно.

Статьи Троцкого о Ленине как бы призывали поклоняться главному вождю. Вот, например, как Троцкий закончил статью "Ленин на трибуне", которую его помощник Познанский 15 апреля 1924 года разослал сразу в три газеты: "Правду", "Гудок" и "Красную звезду": "…подхватив кое-как свои бумажки, быстро покидает кафедру Ленин, чтобы избегнуть неизбежного… Рокот рукоплесканий растет, кидая волну на волну. Да здра… Ленин… Вождь… Ильич… Вот мелькает в свете электрических ламп неповторимое человеческое темя, со всех сторон захлестываемое необузданными волнами. И когда, казалось, вихрь восторга достиг уже высшего неистовства — вдруг через рев зала гул и плеск чей-то молодой напряженный счастливый и страстный голос, как сирена, прорезывающий бурю: "Да здравствует Ильич!". И откуда-то из самых глубоких и трепетных глубин солидарности, любви, энтузиазма поднимается в ответ уже грозным циклоном общий безраздельный, потрясающий своды вопль-клич: "Да здравствует Ленин!"[147].

В блестящем публицистическом стиле Троцкий еще и еще раз будет внушать массам мысль о божественности вождя. После смерти Ленин окажется более нужным окружению, чем при жизни. Троцкий будет всячески подчеркивать свою близость к умершему вождю, его доверие и расположение к себе. Где-то в глубине души Троцкий желал официального признания партией и обществом, что в революции и гражданской войне он был вторым человеком после Ленина. Но, как напишет позже в Норвегии потерпевший личное поражение "выдающийся вождь", "каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию… Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции; наоборот, на первое место выдвигались люди второго плана в союзе с вчерашними врагами революции"[148].