Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына - Семен Резник

— Дайте же человеку сказать, он двадцать лет молчал!

Застывший от напряжения зал грохнул. Хвастунов постоял еще пару секунд, улыбаясь, и сел, а Эфроимсон продолжал бегать по сцене и выкладывать свои разоблачения еще минут двадцать.

В «Комсомолке» была подготовлена полоса о художествах Лысенко, она была одобрена и вот-вот должна была появиться. Голованов предвкушал, как прямо ночью поедет в академический дом, где жил Лысенко, и опустит свежий номер газеты в его почтовый ящик. Но… Были приняты контрмеры, полоса не появилась, а в каком-то супер-партийном журнале, то ли «Коммунист», то ли «Партийная жизнь», появилась скулодробительная статья о поднявших голову «формальных генетиках», подрывающих единственно правильное мичуринское учение. Назывались имена Ж. А. Медведева, В. П. Эфроимсона и, кажется, еще В. С. Кирпичникова.

Владимир Павлович, с которым мы иногда пересекались в Ленинке (я собирал материалы для книги о Н. И. Вавилове, а он, если не ошибаюсь, для своего — потом ставшего классическим — труда «Введение в медицинскую генетику»), говорил:

— Понимаете, мы работаем по четырнадцать часов в сутки, а они все это время заняты интригами. Как же мы можем их победить!

Когда лысенковщина пала, он не стал закрепляться на отвоеванном плацдарме, как другие генетики, а снова пошел против официоза — своими еретическими, бросающими вызов марксизму публикациями о генетической обусловленности социального поведения, этики, эстетики и т. п. Помню бурное обсуждение одной из его статей на эти неудобные темы, кажется, в Малом зале ЦДЛ, и чисто эфроимсоновский ответ на вопрос из зала — вполне доброжелательный: являются ли его взгляды общепризнанными в науке, или это только гипотезы? Подумав несколько секунд, Владимир Павлович сверкнул сквозь очки своими выразительными глазами и, пристукнув рукой по трибуне, победным голосом сказал:

— Значит, так! Намордник на меня пока не надели!

Одна из наших последних встреч была года за два до моего отъезда из страны. Он позвонил и попросил приехать для важного разговора. Он жил у станции метро «Проспект Вернадского», в хорошей квартире, но в ней царил фантастический беспорядок. У него недавно умерла жена, он чувствовал себя одиноко и скверно. В этот вечер впервые в наших с ним разговорах всплыла на минуту еврейская тема — в своеобразном, чисто эфроимсоновском аспекте. Он сказал возмущенно:

— Представляете, обо мне распускают слухи, что я собираюсь уехать в Израиль! И мне известно, что это исходит не из лысенковских кругов! А что мне делать в Израиле? Там есть прекрасные генетики!

(Его травила группа академика Н. П. Дубинина, крупного ученого, но ловкого политикана. После Лысенко он захватил монопольное положение в генетике, с чем Эфроимсон не мог мириться).

Несмотря на плохое самочувствие, во Владимире Павловиче клокотала энергия:

— Я двигаю пять проектов! Главный — «Генетика и педагогика». Если такую книгу я напишу сам, ее прочтут десять тысяч. А если ее напишете вы, прочтут сто тысяч.

Он предлагал мне соавторство, считая, что я смогу подать его идеи в более популярной и занимательной форме, чем он сам. Я уже отошел от проблем биологии, писал исторический роман о Кишиневском погроме («Кровавая карусель»), но отказывать Владимиру Павловичу не хотелось. Договорились, что я прочту его черновую рукопись, и после этого дам ответ. Мы засиделись до половины третьего ночи. Не прерывая разговора, Владимир Павлович все это время энергично рылся в бумагах. Но нужную папку так и не нашел!..

Был бы это другой человек, я мог бы заподозрить, что он зазвал меня к себе для разговора под благовидным предлогом, страдая долгими вечерами от одиночества. Но от Эфроимсона даже такой невинной хитрости ожидать было невозможно. Он был наивен и беззащитен, как состарившийся ребенок.

И вот Солженицын отдает ему должное — переводит из евреев-придурков в евреи-выродки! Это не хлыст, а пряник! Это средняя линия. Шаг вправо, шаг влево, считается побег, конвой стреляет без предупреждения…

На войне как на войне

Символом непримиримости СССР к гитлеровской Германии и всем фашистским режимам в 30-е годы служил «ливрейный» еврей, нарком иностранных дел Максим Литвинов (Макс Валах). (Правда, сам себя он евреем не считал). С трибуны Лиги Наций и при всякой возможности он разносил нацизм и фашизм, не давая спуску и западным демократиям за их бесхребетность, готовность к уступкам и сговору. Он, конечно, лишь озвучивал политику партии и правительства во главе с товарищем Сталиным, не подозревая, что за его спиной как раз и готовится смертоносный сговор красных с коричневыми.

Литвинов был удален, чтобы стало возможным расстелить ковровую дорожку перед Риббентропом. Опального наркома хотя бы не тронуло ведомство Берии. С командой его, в которой евреи были представлены гуще, чем в других ведомствах, церемонились меньше. Приняв портфель, Молотов заявил, что разгонит «эту синагогу», после чего многие дипломаты из высоких наркоминделовских кабинетов были спущены в подвалы Лубянки. Чистка дипломатического корпуса была необходима, чтобы Риббентроп почувствовал себя в Кремле, «как в кругу старых партийных товарищей».

Договорились в считанные часы.

Гитлеру была отдана на съедение западная часть Польши, Сталину — восточная. И еще три прибалтийские страны. И Бесарабия, которую «добровольно» должна была уступить Румыния. И Финляндия. (Ею красный диктатор поперхнулся — но тут уж не Гитлера и Риббентропа была вина). При этом Гитлер ввязывался в Большую Войну против западных союзников Польши, а Сталин оставался в стороне. Словом, выгодная была сделка «для диктатуры пролетариата» — с какой стороны не погляди. Не понял кремлевский горец лишь того, какого страшного джинна выпустил из бутылки. При его прикрытии с тыла Гитлер расколошматил западных союзников, овладел большей частью Европы и всей этой мощью обрушился на кремлевских товарищей, поправ только что заключенное соглашение. 

В России до сих пор мало осознается, что Вторая Мировая война была начата не 22 июня 1941 года, ровно в четыре часа, а почти на два года раньше, ровно через неделю после подписания пакта Риббентроп-Молотов, включая секретные протоколы, наличие коих Москва потом отрицала полвека. Таким образом,  прямую ответственность за развязывание самой кровопролитной войны в истории человечества Москва почти поровну делит с Берлином. В войне участвовала 61 страна с населением 1,7 миллиарда человек и с общей численностью вооруженных сил — 110 миллионов, среднее «мобилизационное напряжение» составляло 6,5 процента. В воюющих странах тогда проживало 15–15,5 миллионов евреев, а в армиях служило 1 миллион 685 тысяч, или 11–12 процентов еврейского населения. Это значит, что в пересчете на сто тысяч жителей евреев воевало почти вдвое больше, чем не евреев.

Эти данные мною почерпнуты из статьи И. Подрабинника и источников, на которые он ссылается.[797] Ф. Д. Свердлов, приводит несколько меньшие, но близкие цифры. По его данным, в войсках стран антигитлеровской коалиции воевало 1 миллион 400 тысяч евреев, но в это число не включены десятки тысяч бойцов сопротивления в союзных Гитлеру и оккупированных им странах.[798]

Советско-германский театр войны был, конечно, самым напряженным. По данным М. Штейнберга и цитирующего его Подрабинника, в Советской армии сражалось 34 миллиона 477 тысяч человек из 200-миллионного населения, то есть 17 процентов. Но так как огромные территории были захвачены врагом до проведения мобилизации, то реальное «мобилизационное напряжение» следует раскладывать не на все 200 миллионов жителей СССР, а на меньшее число. М. Штейнберг оценивает его в 20 процентов. То есть воевал каждый пятый житель не оккупированной части страны.  

Такую же методику подсчета М. Штейнберг применил к еврейскому населению СССР. По его данным, в советских войсках служила 501 тысяча евреев (167 тысяч офицеров и 334 тысячи солдат). Общая численность еврейского населения, включая только что приобретенные территории, составляла 4,8 миллиона, но половина его осталась погибать под нацистской оккупацией. Те, кому удалось уйти или остаться вне зоны досягаемости врага, составляли 2,4 миллиона — из них и было мобилизовано полмиллиона, то есть несколько больше 20 процентов.  

А. И. Солженицын признает, что цифра в 500 тысяч воинов-евреев является «общеупотребительной», но оспаривает ее достоверность (т. II, стр. 362). Для него высший авторитет — это «Военная энциклопедия» (пиетет к энциклопедиям красной нитью проходит через двухтомник). Она оценивает число воевавших евреев в 434 тысячи. Но общее число советских участников войны, согласно этому источнику, — 30,3 миллиона человек, а не 34,5 миллиона, так что пропорция примерно такая же (т. II, стр. 363).